|
Сказки Натальи Абрамцевой
|
|
| Lita | Дата: Среда, 28.09.2011, 08:55 | Сообщение # 61 |
 Друг
Группа: Администраторы
Сообщений: 9617
Награды: 178
Репутация: 192
Статус: Offline
| СКАЗКА ПРО СТАРЫЙ ПЕНЬ
Жил-был пень. Он жил в обыкновенном лесу — среди елок, берез, кленов. Очень старым был пень. Старше всех деревьев. Это был очень даже красивый пень: с одной стороны — ровный-ровный, с извилистыми годовыми кольцами, а с другой стороны — зубчатый, будто на нем надета резная корона. Вернее, полукорона. Летом пень наряжался в мантию из мягкого зеленого волокнистого мха. А зимой надевал роскошную пушистую снежную шубу.
Когда-то пень был деревом. Каким же деревом был старый пень? Могучим ли дубом? Мудрой ли елью? Очень захотелось узнать об этом одной любопытной синице.
— Дедушка пень!— прочирикала она.— Скажите, пожалуйста, кем вы были в молодости?
— В молодости...— заскрипел старый пень,— в молодости, говоришь... И захотелось ему сказать что-нибудь такое необыкновенное, чтобы все заохали. Удивить всех захотелось. Бывает такое...
— В молодости я был, знаешь кем, я был просто... Пальмой.
— Ой, пальмой! Ой, неужели?— всполошилась синица.
— Да, а что такого?— заважничал старый пень.— Я был высокой, стройной пальмой. У меня был гладкий ствол, а на верхушке росли огромные листья и большущие орехи.
— Ой, что вы говорите?! Ой, как это необыкновенно!— заверещала синица.— Так необыкновенно... Так необыкновенно, что...
— Что,— перебил пень,— не веришь?
— Как не верить, дедушка пень! Просто один знакомый скворец рассказывал мне, что пальмы живут только далеко на юге. Там, где зимуют птицы.
— Точно, точно, точно.— Это затараторила пробегавшая мимо белка.— Я тоже слышала, что пальма в нашем лесу — это все равно что... Все равно что... все равно что колокольчик на Северном полюсе. Да, да!— Белка прыгнула на соседнее дерево и убежала.
— Вот видите, дедушка пень,— подхватила синица,— пальмой вы все-таки, наверное, быть не могли.
— Да, наверное, не мог,— смущенно заскрипел пень,— знаешь, синица, я не помню, каким был деревом.
— Забыли?!
— Забыл...— обманул пень синицу.
— Ой, как же так можно? Но как же так?— не понимала синица. Пень только смущенно скрипел и кутался в свои роскошные одежды.
— Дедушка пень! Я вот что придумала,— затараторила синица,— я слетаю к старому дятлу. Он триста лет в нашем лесу живет, все знает, всех помнит. Он наверняка вспомнит, каким деревом вы были.
Вспорхнула птица-синица. А пень загоревал, ведь знал он, помнил, что не был никакой пальмой, а был обыкновенным кленом. Высоким, развесистым, сильным, но все-таки просто кленом, а не заморской пальмой.
Вернулась любопытная веселая синица, затараторила:
— Дедушка пень! Дедушка пень! Потрясающая новость, вы, оказывается, были...
— Ах, как стыдно мне,— вздохнул пень.
— Стыдно? Не понимаю! Ведь вы были прекрасным кленом!
— В том-то и дело,— оправдывался старый пень,— кленом, а не пальмой необыкновенной.
— Вот в чем дело...— растерялась и рассердилась веселая птица-синица,— вы не любите наш лес.
— Это почему же?— возмутился пень.
— Потому что почти половина деревьев в нашем лесу клены! А вы! А вы! А вы! Ух! Ух! — совсем раскипятилась синица и улетела.
А старый пень задумался. И долго о чем-то думал. О чем? О чем-то, что не сразу понял он, старик мудрый, и что было ясно веселой и даже не очень серьезной птице-синице.
Так о чем же думал старый красивый пень?
Всегда рядом.
|
| |
| |
| Lita | Дата: Среда, 28.09.2011, 08:55 | Сообщение # 62 |
|
Друг
Группа: Администраторы
Сообщений: 9617
Награды: 178
Репутация: 192
Статус: Offline
| ОЧЕНЬ СТРАШНАЯ ИСТОРИЯ
Конечно же, все знают, что обыкновенные ласковые кошки и грозные полосатые тигры — родственники, хоть и дальние. Конечно же, всем известно, что тигры охотятся темной ночью. Поэтому их родственники кошки решили, что им тоже нужно по ночам охотиться.
На кого? На вредных мышей. Правда, мышей осталось так мало, так мало! Ну совсем не осталось. Сбежали мыши из наших чистых домов.
Мышей нет, но есть у кошек древняя привычка: поступать так, как дальние грозные родственники тигры — охотиться темными ночами.
Все об этом знали. Не знал только крохотный котенок Тимошка. Очень уж маленький. Не знал, а потому ночью спал спокойно-преспокойно, и не снилась ему никакая добыча.
Но однажды взрослый соседский кот объяснил Тимошке, что всякий уважающий себя кот ночью непременно должен охотиться.
— Ты не знал?! Не охотился?! Ах, малыш.— Кот укоризненно покачал головой.
— Ой, как стыдно!— смутился котенок.— И интересно... Ведь охотиться, как тигр, наверное, очень интересно...
Тимошка еле дождался ночи. Когда все в доме уснули, он тихонько встал со своего коврика и отправился на охоту.
Страшновато... Комнаты темные... Вещи на себя не похожи. Не стулья будто, а деревья. Не кресла, а кусты неизвестные. Не стол, не шкаф, а горы высоченные. Котенок-то ведь маленький, поэтому и казалось ему в темноте все таким большим и страшным.
А вот в этой пустой комнате, кажется, светлее. Только свет странный какой-то. То есть, то будто тускнеет. И качается свет.
Тимошка вытянул шею и заглянул в комнату, где жил страшный свет.
Оказывается, свет жил совсем не в комнате, а на улице за окном. Просто-напросто за окном горел фонарь и, качаясь на ветру, освещал пустую комнату.
— И вовсе не страшно,— успокаивал себя Тимошка.— Обыкновенный фонарь, и ничего особенного.
Он решил, что будет охотиться в этой комнате: все-таки светлее, виднее, что поймается. Котенок собрался в пружинку и задумался: куда бы прыгнуть? Кто-то спрятался за ножкой стула. Может быть, это и мячик, а может быть, какой-нибудь неизвестный зверь.
Пока котенок раздумывал, на кого бы напасть, он краешком глаза такое увидел, такое... На стене, той, что напротив окна, покачивалась огромная ветка.
— Ой!— Тимошка удивленно присел.— Это что же такое? Днем не было, а сейчас есть.
Тимошка оглянулся и увидел за окном точно такую же ветку, а за веткой фонарь. Покачивается фонарь, и точно так же качается ветка на стене.
«Вот так чудеса,— подумал котенок,— днем одна ветка, а ночью две почему-то».
Тимошка так заинтересовался этой странностью, что и думать об охоте забыл.
Та ветка, что на стене, странная какая-то: будто не настоящая. Котенок медленно подошел к ветке на стене, посмотрел на нее снизу вверх, поморгал зелеными глазами и спросил:
— А ты, то есть вы, вы кто?
— Тень,— раздался тихий ответ.
— Тень? Ее?— Тимошка кивнул на ветку за окном.— А днем? Днем вы где были?
— Днем меня не было,— отозвалась тень.
— Почему?— удивился котенок.
— Днем не светит фонарь. Без фонаря меня быть не может,— тихо-тихо ответила тень.
— Вот странно. Я без фонаря есть. И днем. И ночью. И всегда. А вы, вернее, вас нет. Почему?
— Закон природы,— еле слышно отозвалась тень.
— А-а-а,— протянул Тимошка.— А почему вы такая... тихая?
— Потому что я тень.
Раскачивался фонарь, качался свет в комнате, покачивалась тень на стене. А котенку Тимошке стало как-то странно рядом с этой тихой, вежливой, такой спокойной тенью. Как-то холодно, грустно, одиноко стало Тимошке. Почему? Ведь тень его ничем не обидела. Но котенок быстро попятился и захлопал зелеными глазами.
— Извините! Всего доброго! До свидания! Простите за беспокойство!— выпалил Тимошка и выскочил из комнаты, где на стене все так же спокойно, ни на что не обращая внимания, качалась тень.
Котенок решил, что, во-первых, он еще, наверное, слишком маленький для того, чтобы охотиться ночью, как тигр; во-вторых, попробуй найди на кого охотиться; а главное, если уж все-таки придется, он лучше будет охотиться в самой темной комнате, чем в этой, где на стене живет тихая тень.
Почему? Котенок Тимошка не мог объяснить. Он только чувствовал, что рядом с тенью ему было холодно и грустно.
Утром взрослый соседский кот спросил Тимошку:
— Ну, как поохотился, малыш?
— Ой...— зажмурился котенок.
— Что такое? Тебя кто-то напугал?
— Да!— смущенно кивнул Тимошка.
— Как же так?! Ведь мы, коты, родственники, пусть даже дальние, грозных тигров! Не стыдно ли тебе бояться кого-то?
— Не стыдно,— твердо ответил котенок,— я такое видел, такое... Даже самый сильный тигр испугался бы.
— Что же ты видел?
— Тень.
— Что?
— Тень.
— Разве тень может испугать?
— Еще как может.— Грустными были зеленые глаза котенка.
— Она похожа на собаку?— озадаченно спросил взрослый кот.
— Нет.
— На дворника?
— Нет.
— На злющую ворону?
— Да нет же. Совсем не важно, на кого она похожа.— Тимошка смутился еще больше.
— Так почему же ты испугался ее? Какая она?
— Понимаете... Дело в том, что она... она... она очень... никакая. Вы — такой. Я — другой. А она — никакая. То есть она, то нет ее. Разве не страшно?
Взрослый кот серьезно посмотрел на маленького котенка.
— Может быть, ты и прав,— сказал он задумчиво.
Всегда рядом.
|
| |
| |
| Lita | Дата: Среда, 28.09.2011, 08:56 | Сообщение # 63 |
|
Друг
Группа: Администраторы
Сообщений: 9617
Награды: 178
Репутация: 192
Статус: Offline
| СКАЗКА О ДВУХ СНАХ
Жил-был сон. Добрый, веселый, разноцветный. Когда наплывала ночь, приходило время спать, сон забирался под подушки к маленьким и взрослым. И не только к ним. Сон проскальзывал под подстилки к ласковым кошкам и даже самым сердитым собакам. Заберется сон под
подушку или подстилку и начинает рассказывать разные интересные приятные истории.
Добрый сон знал множество забавных сказок и историй. Например, мамам сон рассказывал о том, что их дочки получали пятерки по рисованию, или о том, что пирожки в последнее воскресенье очень удались.
Девочкам сон дарил сказку о том, что все на свете воробьи и вороны превратились в прекрасных жар-птиц. Это было слишком ярко, но очень красиво. Веселым котятам добрый сон напоминал о том, как весело играть с бумажным бантиком, а щенятам — о вкусной косточке.
Просто невозможно вспомнить все, что знал добрый сон. Добрый сон рассказывал о заснеженных сказочных зимних деревьях, о зеленой-пре-зеленой летней траве, о ледяных сосульках, о красной землянике, а еще о веселых играх и красивых куклах.
Добрый сон, наверное, потому и был добрым и веселым, что постоянно рассказывал о приятных вещах.
Ночью все спят, а потому забот у доброго сна хватало: одному успел присниться, другому, здесь успей, там не опоздай.
А если опоздает добрый сон? Тогда — беда: его опередит сон злой. Злой, грустный сон не рассказывал веселых, добрых сказок. Все его истории были печальными или даже страшноватыми.
Например, про бабу-ягу, или про ангину, или про то, как поссорились лучшие друзья. После такого сна обязательно болит голова, плакать хочется. Потому добрый сон всегда старался прошмыгнуть под подушку раньше злого. Добрый сон всегда старался защитить нас от сна злого.
Но как ни торопился добрый сон, не каждый раз удавалось ему уберечь всех от сна злого. И тогда вот что придумал добрый сон.
— Я поговорю со злым сном. Я попрошу его не рассказывать никому своих страшных, печальных сказок,— решил добрый сон.
И вот в стране Сказок, у волшебного озера, возле елки смешинок и грустинок, встретились два сна — добрый и злой. Поговорить встретились.
— Послушай, злой сон! Зачем ты злой? Ты что молчишь? Ответь, злой сон.
А он молчит.
— Ты злишься и потому рассказываешь грустные и страшные сказки? А он молчит. И вздыхает.
— Ты что молчишь?— удивляется добрый сон.— И что вздыхаешь? А? А он вздыхает грустно-грустно.
— Послушай!— спохватился добрый сон.— Может, ты вовсе не злой? Может, ты просто грустный оттого, что не знаешь ни одной доброй сказки?
Снова вздохнул сон, тот, что то ли злой, то ли грустный. Вздохнул, но на этот раз будто с облегчением.
— Добрый сон!— сказал он.— Ах, добрый сон! Мне так грустно-прегрустно... Я очень не хочу быть злым. Но дело в том... В том дело. Я думаю, ты не поверишь, но я правда не знаю ни одной доброй сказки. Потому и рассказываю злые. Ведь я же сон, мне положено что-нибудь рассказывать.
— Неужели?! Неужели ты не знаешь ни одной доброй сказки?! Ведь их так много.
— Не знаю... Ни одной...
— Как же это вышло так, бедный грустный сон?
— Не помню...
— Что же мне с тобой делать?— совсем растерялся добрый сон.
— Не знаю...
В это время волшебная елка, под которой разговаривали сны, елка смешинок и грустинок, зашуршала своими иголками-хвоинками. Сны прислушались. Тогда елка уронила одну иголочку, потом еще одну, потом еще, и еще, и еще... Падали зеленые иголки и превращались в яркие разноцветные листы с веселыми картинками. Листочки легли один на Другой, а две последние упавшие елкины иголки превратились в замечательную зеленую обложку, и получилась книжка «ДОБРЫЕ СКАЗКИ» — вот что было написано на обложке.
— Елка! — обрадовался добрый сон.— Милая елка, ты замечательно придумала. Пусть грустный сон читает добрые сказки, тогда он перестанет быть злым. Перестанешь?
— Перестану,— согласился второй сон. С тех пор, перед тем как присниться кому-нибудь, он читает одну из добрых сказок. Прочитал уже почти всю книжку.
Некоторые сказки знает наизусть и рассказывает по многу раз. Но иногда, по старой, злой привычке, он забывается и рассказывает печальные сказки. Реже, все реже и реже так получается. Ведь он уже не злой, а наполовину добрый. Не грустный, а наполовину веселый.
Скоро сон дочитает подаренную волшебной елкой книжку добрых сказок и станет обыкновенным добрым, веселым сном.
Подождем.
Всегда рядом.
|
| |
| |
| Lita | Дата: Среда, 28.09.2011, 08:56 | Сообщение # 64 |
|
Друг
Группа: Администраторы
Сообщений: 9617
Награды: 178
Репутация: 192
Статус: Offline
| ЧТО ТАКОЕ ЗИМА
В домике на краю деревни жили дедушка и котенок. Но это не все. Под печкой в доме жила мышка. Дедушка и котенок делали вид, что не знают об этом. Иначе пришлось бы ее прогнать — кто же терпит мышей в доме. А мышка была хорошая: нигде не шныряла, ничего не роняла, только подбирала крошки, что падали с печки.
А еще вместе с дедушкой, котенком и «тайной» мышкой жила красивая птица удод. Правда, оранжево-бело-черный удод жил не в самом доме. а в дупле старого дуба, который рос в поле, совсем рядом. Иногда удод устраивался на ветке дуба, поднимал свой яркий хохолок, расправлял похожий на маленький веер хвост и приветствовал дедушку своей песней: «уду-уду-уду!»
Ещё у дедушки была яблоня. Она росла под окном, и звали ее Агриппина. Так уж дедушка назвал. Почему — не знаю. Назвал, и все. Агриппина приносила вкусные яблоки и вообще была яблоней доброй и умной.
Вот, теперь ты знаешь всех, и я могу сказать, как полагается в сказке: жили-были дедушка с котенком, мышка под печкой, красивая птица удод и яблоня Агриппина. Жили хорошо: солнце светило ярко, трава и листва зеленели, а разноцветных бабочек, с которыми играл котенок, было видимо-невидимо.
Но прошел месяц, другой, третий, четвертый... Котенок подрос, зато дни стали совсем короткими. Солнышко почти не показывалось, а дожди почти не переставали. Грустно стало.
Однажды дедушка погладил котенка и сказал:
— Не грусти, маленький. Скоро зима придет. Ты повеселеешь. Обязательно.
«Зима какая-то...— подумал котенок.— Придет... Она что, у нас жить будет? А поместимся ли мы все?— размышлял он.— Хотя, если она хорошая, можно потесниться. Интересно, какая она — зима эта?»
Дело в том, что котенок родился в теплом месяце мае. Зима ушла давно. Котенок ее не видел. Потому и не знал, что это за зима такая.
Пока котенок раздумывал, у кого бы спросить о зиме, послышалось знакомое «уду-уду». На ветке дуба сидел удод. Котенок подбежал к дереву, забрался на крепкую нижнюю ветку и позвал птицу:
— Пожалуйста,— попросил он,— объясни мне одну вещь.
— С удовольствием!— ответил удод.— Спрашивай, пока я не улетел.
— Скажи мне, если знаешь, кто такая зима?
— О-о-о!— Удод гордо поднял яркий хохолок и важно заговорил:— Сейчас я тебе все объясню. Во-первых, зима не «кто», а «что». Во-вторых, зима — это теплая страна, куда мы улетаем, когда в наших родных краях становится прохладно. В-третьих, я улетаю в зиму как раз сегодня.
— Вот как?— Котенок удивился.— Неужели зима — это страна?
— Я знаю, что говорю,— почти обиделся удод.— Первый раз я был в зиме несколько лет назад. Тогда похолодало так же, как сейчас. Пошли дожди. Я растерялся, я был маленький, но старшие птицы сказали, что пора собираться в путь, потому что впереди зима, что нас ждет зима. И мы полетели. И прилетели в страну с зелеными пальмами и синим морем. Я понял, что эта жаркая страна называется Зимой. Я понятно объясняю?— спросил удод.
— Спасибо,— ответил котенок,— объясняешь ты понятно, только я совсем запутался. Ты говоришь, что улетаешь в зиму, а дедушка обещает, что зима сама к нам придет. Что-то здесь не так. Попробую спросить у Агриппины.
— Воля твоя.— Удод гордо вскинул яркий хохолок.
Котенок вприпрыжку примчался к Агриппине. Яблоня была занята:
она протягивала дедушке свои ветки, чтобы ему было удобнее снимать тяжелые, ароматные, ярко-желтые яблоки. Наконец дедушка собрал полную корзину и ушел. Котенок подкрался к Агриппине, потянулся передними лапками вверх по ее кряжистому стволу и промурлыкал:
— Ой, Агриппина, я, оказывается, совсем не так уж много знаю. Может быть, ты согласишься объяснить мне кое-что?
— Конечно, малыш,— прошелестела яблоня.
— Скажи, пожалуйста, кто такая, вернее...— запнулся котенок,— что такое зима?
— Зима,— мягко поправила яблоня Агриппина,— как раз не «что», а «кто». Потому что зима — это прекрасная волшебница. Она скоро придет. Она всегда приходит после этих долгих дождей. Волшебница зима набрасывает на деревья и кусты чудесные белые шали. В первое мгновение белые шали кажутся очень холодными, но потом согреваешься... И постепенно засыпаешь. Спишь долго и видишь добрые сны. А когда просыпаешься, белого наряда уже нет. Зато чувствуешь себя отдохнувшей, сильной, знаешь, что цветы твои будут красивы, листва свежа, а плоды вкусны. Но зима в это время где-то далеко... Ты понял, малыш?
— Понял-то я понял.— Котенок помолчал.— Но то, о чем ты рассказываешь, совсем не похоже на то, что говорил удод.
— А ты спроси кого-нибудь третьего,— посоветовала яблоня Агриппина,— пусть он нас рассудит.
— Точно,— обрадовался котенок.— Спрошу кого-нибудь еще! Спрошу...— он задумался,— мышку: она живет тихо, все слышит, все знает. Наверное, о зиме тоже знает.
И котенок помчался к печке, под которой тайно проживала мышка. Он легонько поцарапал коготками о печку и позвал:
— Мышка!
А мышка не отвечает.
Котенок снова позвал:
— Мышка, мышка! Тогда мышка ответила:
— Да меня здесь вовсе нет. Напрасно зовешь.
— Да, я знаю,— котенок успокаивал мышку,— знаю, что тебя здесь нет, и дедушка знает, и все знают. Ну, выгляни, не бойся! Мне очень нужно что-то у тебя спросить. И все.
— И все?— недоверчиво переспросила мышка.
— И все,— честно подтвердил котенок.
— Ну, ладно.— Мышка высунула остренькую мордочку с глазами-бусинками.— Спрашивай.
— Что ты знаешь о зиме?
— Ах, зима!— Мышка выбежала из-под печки.— Зима — это прекрасно! Зима — это... Это... Это...— Восторженная мышка, забыв о страхе, закрутилась возле самых лап котенка.— Как бы тебе попроще объяснить? Зима — это когда тепло, потому что в печке трещат дрова. А еще зима — это когда соседские девочки и мальчики собираются возле нашей печки и дедушка рассказывает им разные сказки и истории. А я тоже слушаю.
Мышка на секунду замерла, чего-то снова испугалась и, юркнув под печку, пропищала:
— Все! Больше я ничего не знаю.
Котенок зажмурился и тряхнул головой: мышка не только не рассудила удода и Агриппину, а наоборот, все запутала.
...Летели по ветру желтые листья, сидел на крыльце котенок, думал о прекрасной и непонятной зиме. А вот интересно: если бы знал он язык людей и спросил бы у дедушки, какая она — зима? Что бы дедушка ответил? Кто знает...
Всегда рядом.
|
| |
| |
| Lita | Дата: Среда, 28.09.2011, 08:57 | Сообщение # 65 |
|
Друг
Группа: Администраторы
Сообщений: 9617
Награды: 178
Репутация: 192
Статус: Offline
| СТЕКЛЫШКО
Красное стеклышко поблескивало в пыльной траве. В траве возле асфальтированной дорожки через газон большого дома. Это было чудесное красное стеклышко, яркое, веселое, живое. Острые изломы, о которые разбивались солнечные лучи, гладкие стороны — в них,
становясь лиловым, отражалось синее небо. Красное стеклышко ловило луч солнца, подбрасывало его, переворачивало, кидало с грани на грань (как с ладони на ладонь) и потом стреляло им изо всех сил в самую неожиданную сторону.
Маленький обыкновенный котенок, как зачарованный, смотрел на стеклышко. Котенок прижался к пыльной траве, чтобы стеклышко его не видело, и старался угадать, куда бросит солнышко этот луч или тот. Угадывал он или ошибался — все равно ему страшно хотелось схватить зайчика, появлявшегося на траве. Сначала котенок стеснялся, а потом подошел к красному стеклышку. Вежливо поздоровался и сказал:
— Я — Котя. Из этого дома. Можно, я буду ловить ваших зайчиков?
— Конечно, Котя. Конечно! Разве ты не знаешь, что вдвоем играть веселее?— ответило стеклышко.
Они долго играли. Конечно, чудесное красное стеклышко немного подыгрывало Коте: ведь оно было взрослым.
Мимо шли люди. Люди, люди — ноги для котенка и стеклышка: туфли, босоножки,-сапоги. Котя и красное стеклышко играли и не заметили, как какие-то красивые, глубоко задумавшиеся туфли задели красное стеклышко, подбросили его. Оно подскочило, подпрыгнуло несколько раз, ударилось об асфальт и рассыпалось, рассыпалось... И вот уже пять, шесть, семь осколков сверкнули на асфальте.
Котя очень удивился такому странному превращению. Котя растерялся, огорчился. Котя чуть не плакал: он не мог найти среди осколков стеклышка, своего приятеля.
— Стеклышко! Стеклышко!— звал Котя.— Вы которое из них?
— Я — осколок! Я не стеклышко... Я осколок. Я не стеклышко. Я осколок. Я осколок,— звенело со всех сторон.
Осколки... Осколки... Осколки... Ну разве так можно?! Разве можно не понимать, что каждый осколок — это стеклышко. Крохотные искры солнца разлетаются от крохотных граней, в крохотной красной серединке лиловеет небо. Осколок — крохотное стеклышко. Пройдет много времени, и еще много времени, и еще много, прежде чем осколок поймет это.
Всегда рядом.
|
| |
| |
| Lita | Дата: Среда, 28.09.2011, 08:58 | Сообщение # 66 |
|
Друг
Группа: Администраторы
Сообщений: 9617
Награды: 178
Репутация: 192
Статус: Offline
| ЛУЖИЦА
Стояла отвратительная погода. Небо было низким, тяжелым, снежным. На асфальте кое-где темнели последние осенние лужи. Возле одной лужицы стоял задумчивый воробей. Взъерошенный и растрепанный. Не от холода. Просто он размышлял так напряженно, что его легкие серые перышки зашевелились. Воробей никак не мог понять, почему те снежинки, что падают на асфальт, ложатся тонким, ровным слоем, а те, что падают в лужу, исчезают.
Почему? Ну, почему? Непонятно. Вот упала снежинка на асфальт: блестит, сверкает, а тонкий белый коврик увеличился на одну звездочку. Вот упала снежинка в лужу: мутное пятнышко, а потом и совсем ничего. Непонятно. Погруженный в свои размышления воробей совершенно не обращал внимания на то, что происходит вокруг. А вокруг были люди, ездили машины, дрались другие воробьи. Но не это главное. Задумавшийся воробей не видел страшного кота. Это был тощий, облезлый, бродячий кот. Кот следил за воробьем из-за колеса ближайшей машины. «Сейчас,— думал кот,— прыжок — и полетят серые перышки».
Он собрался в комок, тугой, как пружина, и прыгнул. А воробей все следил за снежинками и совсем не ждал нападения. Он был так занят, что даже не испугался. Слишком занимали его снежинки. Воробей махнул крылышком, попал коту в глаз и сердито сказал:
— Да не мешайте вы!
Кот опешил. У него даже аппетит пропал. Потирая поцарапанный глаз, он прошипел:
— И ты соображаешь, с кем разговариваешь? Воробей наконец понял, что к чему, и, конечно, сразу испугался. Но виду не подал.
— Соображаю,— сказал он, снизу вверх глядя на кота. А потом снова стал следить за снежинками.
Облезлый кот распушился остатками шерсти. «Ну и ну,— рассерженно подумал он,— что же я не съел его еще?»
Подумал так кот и сел рядом. Что-то мешало ему кинуться на воробья. Вероятно, отчаянная смелость птички. Ведь кот не знал, что воробей не улетает только от страха: забыл, что умеет летать.
— Съем ведь,— как-то нерешительно сказал кот. Воробей обреченно вздохнул. А кот вдруг заинтересовался: что это рассматривает воробей.
— Ты что в лужу уставился?— спросил облезлый кот.
— Рассматриваю,— совсем испуганно чирикнул воробей.
— Лужу, что ли, рассматриваешь?
— Да нет,— и, робко пятясь, воробей сказал:— Чудо какое-то получается. Лужа снежинки глотает.
И, испугавшись еще больше, воробей взлетел.
А коту было уже не до воробья. Его заинтересовала история со снежинками. Он сидел возле лужицы и думал, почему так получается. Упала снежинка на асфальт — лежит, сверкает. Упала в лужу и исчезла. Почему же так? Ну, почему? Непонятно.
Всегда рядом.
|
| |
| |
| Lita | Дата: Среда, 28.09.2011, 09:01 | Сообщение # 67 |
|
Друг
Группа: Администраторы
Сообщений: 9617
Награды: 178
Репутация: 192
Статус: Offline
| РАССКАЗЫ И СКАЗКИ ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ
ГЛАВНОЕ - ВОВРЕМЯ
Я написала строчку и зачеркнула. И еще одну — и снова зачеркнула. Я не могу писать.
Уже несколько дней в голове странная неразбериха:
мои сказочные персонажи запутались в моих жизненных проблемах, я тоже завязла в них, жизненных, и потому, видимо, ничего не получалось. Тихонько, прижав ушки, сидят сказочные зайчата, как неприкаянный бродит рыжий лисенок, волшебницы от нечего делать занялись вышиванием: не могу придумать для них сказку.
Что-то случилось. Но сказку написать нужно. Нужно выйти из простоя! Нужно! Нужно сбросить ненужную, бесполезную тревогу, изнурительное, мучительное напряжение! Нужно!
Так твердила я себе, убеждала. И тогда случилось вот что.
Зашевелилась висящая на стене картина. Зашевелилась, снялась с гвоздиков и осторожно сползла на пол. Выдвинулась часть стены и отползла. В стене образовался проем. А дальше произошла совсем странная вещь: в стенном проеме показалась голова Лошади. Лошадь заглянула, вежливо поклонилась и сказала: "Добрый день" Вошла, не дожидаясь пока я приду в себя. Постукивая копытами, подошла к креслу напротив меня и села. Интеллигентно, не разваливаясь. Смотрит на меня, потом на зачеркнутые строчки, качает головой. Вздохнула сочувственно.
-Не получается?
Разглядываю Лошадь, высматривая хоть какие-нибудь признаки крыльев.
-Нет, нет, что вы, - отвечает Лошадь моим мыслям. Я совсем не Пегас. Помолчали.
-Так, значит, не получается? — спросила лошадь снова.
-Нет, - отвечаю, уже почему-то привыкнув к странной гостье. Она посмотрела на меня внимательно.
-И вообще ничего не получается?
-Да, - отвечаю.
-И все не так, все не хорошо?
-Да, да.
-Так, - Лошадь разглядывает свои передние копыта, потом смотрит на меня и безапелляционно заявляет — депрессия.
Это уже слишком, это мое больное место.
-Знаю! — мгновенно вскакиваю.
-К тому же реактивная, - спокойно замечает лошадь.
-Именно! — Я так резко киваю головой, что она чуть не отскакивает.
-Спокойнее, - в голосе Лошади проскальзывают нагловатые нотки. — Это вполне излечимо.
Мне стало обидно, что какая-то Лошадь суется в мои дела.
-А откуда вы, собственно, знаете, и вообще, кто вы такая?
-Я? — Лошадь пожала плечами и ответила очень миролюбиво: Я - Лошадь, а лошади много всего знают. Нагловатые нотки исчезли.
-Я пришла, - она кивнула на проем в стене, - чтобы помочь вам.
Я так и стояла перед Лошадью, словно не решаясь сесть. Почему? Когда она заговорила, меня опять поразила смена интонации: злая насмешка.
-Итак, - Лошадь сосредоточенно соединила передние копыта, как задумавшийся человек соединяет пальцы рук. — Итак, что мы можем сделать...
Я робко присела на краешек кресла. Прикинув "наши" возможности. Лошадь, наконец, заявила:
-Да, конечно, я понимаю, месяца полтора в Неаполе или круиз по Средиземному морю вам не по силам. Это одно из лучших средств, но есть и другие.
-Не по силам, - ответила я, - давайте другие.
-Пожалуйста, - Лошадь развалилась в кресле и держалась совсем уже нахально, - пожалуйста! Лопата и грабли у вас есть?
-Есть, наверное.
-Так вот, - Лошадь говорила таким тоном, как будто излагала теорию относительности, - возьмите грабли и хорошенько очистите газон возле дома, затем тщательно окопайте деревья в сквере, затем подметите двор. Уверяю вас, это также очень не плохой способ борьбы с нервными расстройствами.
В ответ на это предложение я вскочила как бешеная, швырнула в стенку стаканчик с ручками, об пол пишущую машинку, а в Лошадь веером полетела пачка чистой бумаги. На нее мои действия не произвели ни малейшего впечатления. Она смотрела на меня вполне миролюбиво и снисходительно, как на глупого ребенка.
-Понимаю, понимаю, - кивнула Лошадь, - вы не можете! Вы не в силах, у вас депрессия! Понимаю.
-Издевается, стерва, - подумала я почти вслух. • Лошадь сделала вид, что не расслышала этого
мысленного отзыва о ней. После паузы она заговорила
снова, ничуть не рассерженно.
-Ну, хорошо, еще одна рекомендация: прыгалки у вас есть?
-Прыгалки?
-Да. Обычные детские прыгалки. Так вот, по сто пятьдесят прыжков каждые два часа. Через неделю вы себя не узнаете.
Кидаться было больше нечем, поэтому я просто в изнеможении опустилась на спинку кресла, безжизненно свесив голову.
-И это не нравится? — искренне удивилась Лошадь. — Вам не угодишь.
Снова помолчали. Тогда Лошадь хитро усмехнулась и, наклонившись вперед, заговорщически сказала:
-Ну, хорошо, давай начистоту. Вот, что советую лично я. Брось (Лошадь неожиданно перешла на "ты")! Брось все ко всем чертям! Ну, чем ты занимаешься (сморщилась Лошадь презрительно): зайчики, ежики, феи — чушь какая-то! — разоржалась Лошадь. — Детские сказочки с претензией на мораль взрослых! Смех какой-то! - опять разоржалась Лошадь.
-Стыд! Взрослый человек, ты же понимать должна (Лошадь говорила со мной, как с равной), а ты - сказочки, белочки, лягушечки, кошечки... Да кому нужна твоя разношерстная фауна? Брось! Подушку под голову, подушку на голову, одеяло и... А ты? Тряпка ты: зайчики, белочки...
Оторопело молчу.
-Ну, что ж, - Лошадь снова заговорила вежливо, как на приеме, - мне было очень приятно побеседовать с вами. К сожалению, я должна идти...
Она встала, поклонилась, ушла в проем, на секунду выглянула, еще раз кивнула, сказала "Чао" и скрылась. Стена тут же встала на место, картина тоже взлетела на свои гвоздики.
Сначала я молча смотрела ей вслед. В шоке. В совершенно естественном шоке. Потом кинулась к тому месту, где был проем. Разбила кулаками стекло акварели.
-Мерзкая тварь, - орала я, - стерва, а не лошадь! Я не успокоилась, пока не изрезала руки о стекло картины.
-Чертова кобыла, идиотка! Ну, хорошо же! Понимала бы что-нибудь!
.. .И тут я взяла и принципиально успокоилась. Села за стол, созвала своих насмерть перепуганных зверят, оскорбленных фей, почти одичавших кошек и сказала:
-Ну, вот что, милые мои, давайте-ка работать. И мы стали писать сказку про...
Всегда рядом.
|
| |
| |
| Lita | Дата: Среда, 28.09.2011, 09:01 | Сообщение # 68 |
|
Друг
Группа: Администраторы
Сообщений: 9617
Награды: 178
Репутация: 192
Статус: Offline
| С КЕМ РАЗГОВАРИВАЮТ СОБАКИ
Виталий Григорьевич больше не мог, устал. А сапожок химички стал последней каплей. Виталий Григорьевич - завуч, преподаватель истории, "опора" школы. Двадцать два года на нем педсоветы, открытые уроки, постоянное справедливое недовольство учителей.
Он устал. Он тоже человек. Хорошо, он постарается убрать "окна" математика, перенесет педсовет с субботы, освободит англичанку от классного руководства. Он, как это ни странно... любит свою сумасшедшую работу. Но устал он. И вынести пропажу химичкиного финского 'сапожка был не в силах.
Сапожок пропал вчера из учительской раздевалки. Причем один, а не оба. Значит, не воровство, а откровенное хулиганство. Оскорбление! Хотя... слишком удивляться не стоило. Полина, химичка, - далеко не ангел, иногда и не совсем человек, а ребята этого не любят.
Обнаружив пропажу, Полина перевернула школу вверх дном. Не своими руками. За нее это с веселой готовностью сделали октябрята, пионеры, комсомольцы и просто двоечники - детки с первого по десятый классы. Остановить эту неорганизованно-организованную массу было невозможно.
Директор — он умный человек, он не хотел инфаркта — уехал по "неотложным" делам. Виталий Григорьевич оставался "на посту". Сапожок, естественно, не нашелся. Полина, принципиально надев на одну ногу оставшийся сапог, а на другую - валенок сострадательной дворничихи, обратилась к Виталию Григорьевичу:
-Или, - гневно заявила она, - или сапог завтра будет на месте, или...
Она не сказала, что "или", но, вероятно, имела в виду наступление конца света, по крайней мере, для Виталия Григорьевича.
Это было вчера... Сегодня в школу не хотелось. Из-за этого чертового сапога. Из-за того, что вот-вот конец полугодия, и, хочешь не хочешь, придется исправлять твердые двойки Сережки Лузгина на (Бог ты мой!)... на тройки!!!
И потом, ему просто почему-то хотелось побыть здесь. Сесть на эту скамью в крохотном заснеженном сквере, подставить лицо холодной снежной крупе и ни о чем не думать.
Он так и сделал. Не пошел в школу; ведь, в конце концов, тот же Сережка Лузгин позволяет себе подобную роскошь достаточно часто! А он, Виталий Григорьевич, пропустит всего один урок.
...Снег. Легко. Холодно. А из головы "двойки", "окна", сапог не идут. И никакого удовольствия от "прогула". Смотрит по сторонам. Никого знакомых, к счастью. Один... Один ли? Кажется, держит его чей-то взгляд. Большущие, карие, удивительные глаза. Человеческие? Каждому ли человеку дано иметь такие глаза?! Об ушах я и не говорю... Висячие, с ладонь величиной, расчесанные, в мелких завитках, шелковистые, как и вся шкурка. Спаниель. Вернее, не совсем взрослая черная спаниелька сидела невдалеке и смотрела на Виталия Григорьевича. Смотрела и смотрела.
-Ты что, - ласково спросил Виталий Григорьевич. Ласково, потому что к спаниелям по-другому невозможно обращаться. А спросил — просто так, совсем не ожидая ответа. Спросил ну и спросил, как спросил бы у кустика, не тяжело ли ему под снегом. А спаниелька поняла его буквально. Усталый человек спрашивает: "Ты что?"
-Да так, ничего, смотрю, - отвечает она и подходит ближе. Подходит и смотрит так же внимательно.
Виталий Григорьевич удивился?.. или испугался?.. — нет, что вы! Он просто не "услышал" ее голоса. Ведь он не сумасшедший, он просто усталый, замотанный человек, не более того. И разговаривать с собаками!..
А она сидела рядом, помахивала холёными ушами. Потом спросила вежливо и спокойно: "А почему вы сегодня не на работе? Вы плохо себя чувствуете?" Не услышать этого было уже нельзя. Что-то качнулось в голове завуча, он закрыл глаза и тихонько застонал. А симпатичная спаниелька продолжала: "Вы уже опоздали на урок. Я знаю, вы учитель. Каждое утро вы идете через этот сквер. А я здесь гуляю. Я вас знаю. Вы..." И тогда всегда выдержанный, корректный Виталий Григорьевич, испугавшись сам не зная чего, потеряв какую-то вечную точку опоры, закричал странным, не своим, сорванным голосом:
-Ты что, с ума сошла? Собаки разве разговаривают?! Виталий Григорьевич вскочил и в каком-то полусознательном состоянии рванулся куда-то. Тогда маленькая черная спаниелька, нежная и беззащитная, оскалила зубы и зарычала.
Совсем потерянный завуч опустился на скамью и покорно уставился на спаниельку. Та рыкнула еще раз и уже миролюбиво спросила: "Ну что, так понятнее? Привычнее?" Она мотнула ушами. "Меня Долли зовут".
-Виталий Григорьевич, - представился завуч.
-Я с вами как с человеком. Вижу, вам не по себе. А вы - кричите, оскорбляете, вскакиваете. Можно так?
-Да нет, я не хотел тебя обидеть. Я... Я сам не понимаю, что это... Озверел, - замялся Виталий Григорьевич. - Не сердись. Устал. Неприятности. Понимаешь?
Долли понимала. С такими глазами не понимать? А Виталий Григорьевич не понимал, что он, современный, до сих пор психически здоровый человек, завуч, отец семейства, беседует с собакой. И уже не видит в этом ничего противоестественного.
-Понимаю, понимаю, - кивнула Долли. — Потому и подошла. Думаете, у меня все, как говорит Эвелина, тип топ? — Долли притопнула лапками.
-Эвелина — твоя хозяйка?
-Да. Но дело не в этом. У вас что-то не так. Может быть, смогу помочь? Мне бы очень хотелось.
И Виталий Григорьевич, понимая краешком сознания, что происходит нечто странное, рассказал все. Все. О том, что молодой географ Танечка непременно сорвет открытый урок, а Витька Андреев - в общем, неплохой парень, но для школы опасен, а Лена, жена Виталия Григорьевича, подавлена его, Виталия Григорьевича, невниманием к дому, а он просто не может разорваться, и еще ( нет, Долли, ты только представь, как не вовремя!) пропал сапог стервозной химички Полины... Долли слушала и смотрела так же сверхчеловечно. А Виталий Григорьевич подумал, что, если бы Полина хоть раз так на него посмотрела, он не какой-то финский сапог преподнес бы ей, а целый обувной магазин самого Парижа. Долли слушала и, кажется, чему-то удивлялась.
-Все? - спросила она мягко.
Виталий Григорьевич рассказал еще о том, что из живого уголка сбежал еж. О том, что ь учительской слишком тесно и что дома в ванной полгода течет горячий кран, а дверь входная открывается только плечом и так далее, и тому подобное.
-Все? - опять спокойно, но, может быть, чуть насмешливо, потому что глаза опустила, спросила Долли. -Все?
"Нет, подумаешь, какая умная, выше человеческих дел", - удивился про себя Виталий Григорьевич, глядя на свою лопоухую собеседницу.
-А что, мало, по-твоему? Я же не железный!
-А кто железный? Моя Эвелина? Вы думаете ей легче? И у нее - сегодня то, завтра это... - Положив голову на колени завуча, спаниелька грустно, даже обреченно, продолжала: - правда, открытых уроков, троек "на волоске" у нее нет. — И как бы испугавшись, что из-за этого хозяйка может не понравиться новому знакомому, поспешно добавила: — но вы не думайте... Она хорошая, ласковая! Только... Ну... Как бы сказать?.. Трудно ей... Характер...
-Капризная? — завучу было уже интересно. Долли отрицательно покачала головой. Запрыгали
уши.
-Легкомысленная?
Отрицательно машет ушами черная спаниелька.
-Ну, не знаю, может быть, взбалмошная, резкая?
-Резкая, взбалмошная... - задумчиво повторила Долли. Это из-за того, что назло весь фарфор с драконами перебила?.. Нет, дело не в этом.
Долли опустила голову, почти уткнулась черным носом в холодный снег.
-Нет, - повторила она задумчиво. - Эвелина... Она.. Она...- Никак не подберет нужного слова. Наконец нашла, обрадовалась!
-Она... - не железная!
-Постой, постой, - немного возмутился Виталий Григорьевич. Ведь начали с того, что я—не железный.
-Не-е-е-т, - Долли хитро взглянула карими глазами, как бы разоблачая завуча. - Нет, вы нормальный железный человек. Радовались бы!
Недоуменный взгляд Виталия Григорьевича.
-А чему вы удивляетесь? Вам пора бы знать, что люди бывают железные или... или — как моя Эвелина: у них не пропадают сапожки, двери открываются взглядом, нет у них классов, чтобы руководить ими... - тихо и спокойно произнесла Долли.
-Хорошо - вздохнул завуч.
-Хорошо, - повторила Долли, вслушиваясь в слово. — Разбитый фарфор - хорошо?.. То, что назло — хорошо?.. Черная маленькая лопоушка, кажется, издевалась.
-Ну! Кому что! Фарфор, видишь ли, грохнула! Позволить себе разбить японский фарфор! — последние слова Виталий Григорьевич произнес с некоторой завистью. — Глупо. Смешно просто!
-Вы думаете Эвелина потом не плакала?
-...?
-Нет, не из-за фарфора...
-Так что же тогда? - осторожно, боясь спугнуть откровенность, спросил Виталий Григорьевич.
Долли посмотрела на него внимательно.
-Я же сказала: Эвелина - не железная.
-Но зачем ей быть железной? - насмешливо спросил завуч. Долли, ты ребенок.
Долли даже обиделась.
-У него дверь, видишь ли, заклинивает! Я — ребенок,
видишь ли! А моя Эвелина — плачет! И не из-за разбитого фарфора, совсем нет!.. Просто...
-Знаю. Давным-давно выяснено: "Нет в мире совершенства". Без нас с тобой ясно.
-А раз давно выяснено, раз так уж ясно, - почему вы такой зеленый? И на себя не похожи? Долли говорила мягко, как с расстроенным ребенком. А Виталий Григорьевич распалялся.
-Зеленый? А куда я дену "окна" математика?
-Ну, а как же раньше, — спокойный голос спаниельки.
-Раньше! А как уговорить англичанку взять классное руководство?
-Так же, как биолога в прошлом году.
-Ну, а сапожок финский, где я возьму? — взвился завуч.
Долли ответила так же невозмутимо:
-А помните, три года назад пропали ваши золотые часы, а потом их нашли на руке скелета в биологическом кабинете.
-Да, да, все так и было, - успокаиваясь, сказал Виталий Григорьевич. Успокаиваясь? Нет, нет, настораживаясь: откуда Долли знала о таких подробностях?
-И дальше так будет, - продолжала Долли. - И сегодня.
-Сегодня?
Виталий Григорьевич нехотя вспомнил, что есть "сегодня". И понял, с чего начался этот странный разговор, а главное — с КЕМ. И снова что-то качнулось в голове завуча. Долли, видимо, заметила это и, чтобы не слишком пугать человека, весело мотнула ушами и распорядилась:
-Ну, ладно, в школу, побыстрее! Там все отлично, поверьте. - И убежала. На ходу черная спаниелька оглянулась: - Еще увидимся!
Виталий Григорьевич поплелся в школу. "Побыстрее" - он не мог. Ноги - ватные, в голове что-то звякает. О чем он думал? Он не думал - это было бы лишним.
Школа. Перемена. Ад! Вот он — математик. Завуч вжимается в стенку. Радостные возгласы математика:
-Все в порядке, Виталий Григорьевич! Не думайте о моих "окнах". Я с Полиной договорился - она сегодня добрая: сапог нашелся! Собственный! Лифтерше какой-то косматый джинсовый оставил.
-Спасибо, - оглушунно сказал завуч.
А вот появляется англичанка. Мило улыбается, сообщает, что согласна взять классное руководство при условии, что все того же Лузгина переведут в немецкую группу.
-Да ради Бога! Ради Бога! Ради Бога! — чуть не запрыгал от волнения и радости завуч. Ведь Сережке учить что английский, что немецкий, что санскрит — все равно.
Кажется, все уладилось. Уладилось, как предупреждала Долли. Совпадение? Случайность? Конечно, но, простите, как она могла... Ведь она не может, не имеет права, не должна разговаривать!!!
Виталий Григорьевич историк. Он не мог дать на уроке сочинение и думать о своем, приходилось рассказывать о восстаниях и размышлять о невозможном;
приходилось возмущаться коварством врагов и вспоминать каждое слово Долли. Урок - в две головы; два - в две головы; три - в две головы. Екатерина II - Долли; Лузгин -Долли; Ришелье - Долли и так далее. Голова разламывается. Бред: собака разговаривает, поучает, рассказывает, все знает! Бред!
Не может быть! Переутомился! К врачу! Собаки, видишь ли, заговорили. Он помнил даже каждую ее — Долину — интонацию.
-Страшно, но ничего непоправимого, - успокаивал себя Виталий Григорьевич. Курс лечения. Отдых. И тем не менее...
-Несуразица! Кошмар! Бред! К районному?.. Но сегодня суббота, да и о говорящих собаках - районному...
Виталий Григорьевич вспомнил, что у него есть знакомый засекреченный химик. А у того - знакомый журналист, ну , а у того, естественно, доверенный психоаналитик. К счастью, и химик, и журналист, и психоаналитик были у себя.
И вот уже через пару часов Виталий Григорьевич входил в домашний кабинет преуспевающего доктора. Высокий, сухощавый, лет пятидесяти пяти. Почти седой, но тем не менее, моложавый. Безупречная вежливость. Подтянутость. Элегантность. Сдержанность без намека на чопорность. Несколько ничего не значащих фраз: завязать разговор. Приветы общим знакомым и, наконец, неизбежные слова, которых так ждал и боялся завуч..
-Итак, я вас слушаю.
Виталий Григорьевич запинался. Доктор терпеливо, привычно ждал. Виталий Григорьевич рассказал все, что вспомнил: от собственных золотых часов на руке скелета до говорящего спаниеля. Доктор слушал внимательно, спокойно, иногда задавал, казалось бы, совсем не существенные вопросы, просил что-то уточнить и не высказывал ни малейшего беспокойства. Ему было все ясно, а значит, совсем не страшно.
Когда Виталий Григорьевич закончил, он, снисходительно улыбаясь, сказал:
-Есть такая штука — самоанализ. Последний час вы как раз этим и занимались. Сами. Вы. А я здесь почти и не при чем.
И доктор рассказал, как связаны окна, сапожки, часы и, конечно, говорящая Долли. Посоветовал почитать кое-что по психоанализу. Назначил принимать на ночь по таблетке транквилизатора. А главное, очень толково объяснил самое важное, необходимое: Виталий Григорьевич разговаривал не с собакой, а со своим вторым "Я", с самим собой, потому что ему, Виталию Григорьевичу, было это необходимо — разобраться в самом себе. Расстались друзьями. На письменном столе доктора остался конверт с гонораром. .
...Что дальше?
Виталий Григорьевич счастлив: он не сумасшедший — это раз, сапожок химички нашелся — это два, математик без "окон" — это три, англичанка согласилась взять классное руководство — это четыре.
И погода! Погода! Солнце мощности головокружительной! Снег белизны невообразимой, неправдоподобной! Темно-зеленые ели в сквере под снегом... Господи! Как же все хорошо! С ума сойти можно! Но... не Нужно...
А вот и приятная неожиданность. Размахивая ушами, Долли мчится, почти летит, волоча за поводок хозяйку:
миловидную, белокурую, легкую, кажется, тоже вот-вот готовую взлететь. Долли их просто столкнула друг с другом.
Смех, извинения, разговоры: "А вы?", "А я?". В воздухе смех! А Долли рядом. "А вы?", "А я?"
-А я сейчас у врача был! — Смех!
-Сейчас? — Смех!
-Зачем?
-Не пойму. Блажь какая-то нашла. — Смеется. — Померещилось что-то! Оба смеются.
-Ерунда.
-Бывает. Смех...
И тут знакомый голос, - взволнованно, огорченно, но твердо.
-Отпусти поводок! Я домой пойду... До свидания...
-Что вдруг? - удивилась хозяйка.
-Так... Без меня поговорите.
-Ну, беги. Лифтерша откроет.
Не взглянув на Виталия Григорьевича, Долли убежала. Навсегда... Туда, где бьют фарфор не потому, что его много, а потому, что люди там не железные... "Не понял... Ничего не понял..." — казалось было написано в глазах Долли.
Виталий Григорьевич почувствовал, что в голове на миг опять что-то резко перевернулось, и прежняя мысль остро пронзила сознание: "Собаки разговаривают разве?" Он растерянно посмотрел вслед Долли, затем, словно ожидал успокоения, вопросительно и с недоумением в глаза молодой женщины. Ведь она разговаривала с Долли... разговаривала обычно, как с ним. Как же это?.. Может, это естественно?..
А хозяйка Долли (Виталий Григорьевич вспомнил ее имя — утром Долли сказала!..), Эвелина, мило улыбнулась, не замечая его растерянности:
—Пусть бежит! Обиделась что-то! С ней случается. Простит. Знаете что, давайте я вас провожу! Вы ведь опять в школу? Так поздно?
... И оба рассмеялись...
Всегда рядом.
|
| |
| |
| Lita | Дата: Среда, 28.09.2011, 09:02 | Сообщение # 69 |
|
Друг
Группа: Администраторы
Сообщений: 9617
Награды: 178
Репутация: 192
Статус: Offline
| ЖДЕТЕ?..
Уже несколько дней ее преследовал лиловый цвет. Лиловым отливал снег. Лиловым казался свет фонарей. Кем-то оставленные на скамье, лиловели необыкновенно лиловые астры. Сначала это удивляло, потом стало пугать. Ведь не синий, не желтый, не зеленый. Лиловый! Разве это ни о чем не говорит? Лиловый цвет — цвет беды. Неузаконенно. Но она знала, что это так. И ждала. Недолго. Вечером, когда за окнами кружились уже совсем лиловые снежинки, раздался звонок в дверь. Открыла: прекрасная женщина в лиловом длинном платье, очень живые лиловые глаза, волосы цвета тумана.
-Я ваша беда. Ждете? — Она прошла в комнату.
-Ждала. Но почему именно я?
-Так вышло...
Они сели в кресла напротив друг друга. Они будто изучали друг друга, привыкали. ,
-Вы долго будете со мной?
-Как получится.
-Я справлюсь?
Беда пожала плечами: "А как же другие?"
Страшно не было, но нарастала тревога. Тревога, которую не снять никакими словами, никакими лекарствами, никакой работой. Тревога, которая исчезает, только уступив место страху, отчаянию, бессилию.
-Вы мне поможете? — робкий голос.
-Я? - Лиловые глаза расширились от удивления. -Хотя... И так бывает. Правда, редко...
-Почему же вы все-таки ко мне пришли?
-Вы не понимаете? А спрашивали о помощи. У меня! Значит, одиноки. А кто-то должен быть рядом. Вот я и -пришла.
-Одинока? — с вызовом. — Почему одинока?! Муж, друзья, дети...
-Да? - с мягкой насмешкой.
Обе знали, что у кого-то истрепаны нервы и характер неровный, у кого-то работа сумасшедшая, кто-то чем-то болен, кто-то равнодушен просто... Обе знали.
-Ну, что же, вот и познакомились. До завтра. Беда протянула руку. От этого прикосновения стало
страшно... Оно не было леденящим — теплая человеческая
рука.
А телеграмму принесли часом позже...
Москва, 1975 г.
Всегда рядом.
|
| |
| |
| Lita | Дата: Среда, 28.09.2011, 09:02 | Сообщение # 70 |
|
Друг
Группа: Администраторы
Сообщений: 9617
Награды: 178
Репутация: 192
Статус: Offline
| ЛИТЕРАТОР
Работать не хотелось. Валентину Сергеевичу очень не хотелось работать. Ведь такой день... Солнца столько, будто не октябрь сейчас, а май, яркий, теплый. А работа... Работа, в общем-то, и сделана почти вся. Данные собраны, проверены - ничего необыкновенного. Остается сбить четкий, в меру эмоциональный доклад. Или речь? Да нет, на речь не потянет. Этим Валентин Сергеевич и занимался в кабинете своей дачи. Эту часть работы он, как правило, выполнял здесь. Привык работать на воздухе. Кое-что уже было готово.
"Музыка, постоянная нервная спутница искреннего художника, суть души этого- хрупкого, нежного существа", - отбила машинка Валентина Сергеевича.
-Литературщина?
-Ну да, конечно, - Валентин Сергеевич снисходительно пожал плечами, стряхнул пепел с сигареты, вяло потянулся. - Все так, - уговаривал он себя. — Но о ком пишем?.. О Лидии Павликовой, студентке консерватории, молодой и, как утверждают знающие люди, талантливой. А потом, она такая милая! .
Валентин Сергеевич, не глядя, сунул руку в ящик стола, на ощупь нашел среди прочих снимков нужный: уже знал его по оторванному уголку. "Да, такая милая девочка. Чуть настороженные глаза... Не помешает... некоторая вычурность, совсем не помешает. Ведь это не экскаваторщик Коля Коваленко. Хороший, кстати, парень. Ну, да ладно".
И Валентин Сергеевич собрался творить дальше. Но в это время то ли солнце, то ли ветер, то ли теплая пока осень, короче, что-то очень нужное живому человеку, толкнуло выходящую в сад стеклянную дверь кабинета. Прохладный, чуть неспокойный запах осенних листьев, горьковатый вкус рябины, почти материальное тепло солнечных лучей заполнили комнату, выволокли Валентина Сергеевича из-за стола, выманили в сад.
-Работа подождет, - решил он, - а терять такой день... Думать можно и на ходу. Ведь осталось склеить две-три ключевые ударные фразы. Остальное - факты.
Валентин Сергеевич тихо шел по песчаной тропинке мимо разросшихся спутанных кустов смородины, крыжовника, малины. Кое-где они совсем облетели, кое-где пожелтели, где-то еще совсем зеленые. А ведь не жарко.
-Не жарко, - подумал Валентин Сергеевич, -обманчивое солнце. Не забыть бы попросить Зою приготовить на завтра толстый свитер, а костюм... нет, все таки очень строго: молодежи-то много у Лиды будет.
Что-то стукнуло за спиной. Резко оглянулся: просто яблоко упало. Никому бы не признался, но стук ударившегося о землю яблока почему-то всегда казался веселым. Поднимать не стал. Пусть лежит. Ведь красиво:
ярко-ярко желтое в сухой бурой траве. Художник зашевелился в Валентине Сергеевиче. Или профессионал?..
"...Лида у рояля... Светлые волнующие импульсы, что струятся из ее чутких волшебных пальцев, способны оживить... способны оживить", - Валентин Сергеевич аж сам сморщился.
-Да... - вздохнул он, скрипнув калиткой. — Литературное образование и долгий опыт работы даром не прошли. И потом, слово "оживить" показалось Валентину Сергеевичу не совсем уместным.
Тут его окликнул знакомый голос тети Клавы — соседки по даче. Она работала в ресторане, и у нее так же, как у Валентина Сергеевича, свободные дни часто не совпадали с выходными днями людей прочих профессий. Тетя Клава срезала, последние осенние астры.
Прекрасные цветы, длинные, тонкие, острые лепестки. Темные и бледно-лиловые, чуть розовые, белые...
-Передали бы Зоеньке, - тетя Клава помахала охапкой, - ведь сами не разводите.
Валентин Сергеевич вежливо улыбнулся, но за цветами не зашел. К цветам он относился как-то странно. Тревожили они его. Напрасно!.. Валентин Сергеевич понимал, что напрасно, но ничего не мог с собой поделать.
А тетя Клава с привычным и, пожалуй, доброжелательным недоумением смотрела вслед Валентину Сергеевичу. Было в этом литераторе, как он себя называл, что-то странное, непонятное ей, рядовой сотруднице нерядового ресторана. Книжек не выпускает, фамилия неизвестная, а дача, пожалуй, лучшая в кооперативе. И автомобиль не из дешевых.
Но не в этом дело. Казался Валентин Сергеевич не то, чтобы сухим, или высокомерным, или бесчувственным. Нет, совсем нет, наоборот, скорее! Ведь летом окровавленного парня с соседней дачи везли в больницу именно в машине Валентина Сергеевича на бешеной скорости. Но проломленный череп мальчишки не помешал Валентину Сергеевичу выспросить, закончен ли десятый, в какой институт думает, чем увлекается и прочее, и прочее...
-Профессиональное, - как бы извиняясь, говорил потом Валентин Сергеевич. - Профессиональное. Главное, что жив.
Это было летом. А сейчас "странный литератор" Валентин Сергеевич медленно шел по уже опустевшему дачному поселку. Становилось грустно и даже больно немного. Отчего?.. Да ни от чего. Так. Валентин Сергеевич с силой стеганул голым прутом по облетающему кусту волчьих ягод. Полетели последние крапчатые листья.
Заедало иногда. Ведь хилый невротик Женька Сметанин ушел с третьего курса, а журналистом все-таки стал. И приличным вполне. А Радченко, этот дуб дубом, еле защитил диплом, зато, видишь ли, прошел где-то что-то пешком, выпустил пару книг, пролез в Союз. А он, Валентин Сергеевич, вот уже шесть лет литсотрудник очень уважаемого, но, прямо скажем, не всеми любимого заведения. Цветы тети Клавы, как всегда цветы, напомнили Валентину Сергеевичу, что он всего лишь ОЛЦПУ. Не любил он этих напоминаний...
-Ну да ладно... - Валентин Сергеевич отстегал куст и успокоенный пошел дальше. Солнце было уже не тем. Не тем стало солнце. Захотелось вернуться в кабинет, достучать работу о Лидии Павликовой — и домой.
Почему так резко что-то изменилось? Погода, может быть. Уже нет мощных, живых, теплых потоков солнца. Блекло-серое небо. Вот-вот заморосит. Яблоко в сухой траве уже не казалось таким желтым, таким ярким-ярким.
-А ведь разные великие любили осень, - подумал Валентин Сергеевич, чтобы успокоиться. — Любили... И как не упиваться этим ярким теплом, теплом, которого скоро не станет, теплом, на смену которому придет холодная зима... Разве не то же в моей работе, если смотреть на нее глазами художника. ХУДОЖНИКА!
Нормально... Сравнение пристрастия великих к осени с профессией Валентина Сергеевича помогло. За машинку он сел достаточно одухотворенным. Последняя фраза вышла неплохой, совсем неплохой вышла последняя фраза.
"Смолкла музыка Лиды. Но не холодными снежинками вьются вокруг нас ее звуки. Кажется в желтые осенние листья превращаются ноты", - (иметь под рукой ветку с желтыми листьями). И подпись: Организатор Литературных Церемоний Проводов Усопших.
...Папка с делом о трагической безвременной кончине милой девушки Лидии Павликовой легла в дипломат рядом с зонтом и термосом.
Евпатория - Москва. 1980-1981 гг.
Всегда рядом.
|
| |
| |
| Lita | Дата: Среда, 28.09.2011, 09:03 | Сообщение # 71 |
|
Друг
Группа: Администраторы
Сообщений: 9617
Награды: 178
Репутация: 192
Статус: Offline
| БУДНИ
Тетя Роза жила в приморском курортном городке. Здесь не росли пальмы и кипарисы. Не цвели магнолии и камелии. Рестораны "Лазурный", "Чертова мельница", "Жемчужный" находились не здесь. Имелись вечный тихий "Золотой пляж" и всегда закрытый "Якорь".
Я не хочу сказать, что это был плохой город. Нет. Просто магнолии и кипарисы, действительно, не могли здесь расти. Климат не тот. Земля просоленная. Побережье степного Крыма, изъеденное лиманами неимоверно солеными и, как утверждает местное население, - от всех болезней. Может быть, и от всех. Но магнолии этого соседства не выдерживали. Выдерживала акация. И еще миндаль. И персики с абрикосами. И когда все это цвело, в городе было неплохо. Скажем прямо, даже хорошо. В остальное время хорошо не было: пыльно, многолюдно, а осенью еще и ветрено.
Короче говоря, те, кто привык к "Лазурным", камелиям и пальмам, о тети Розином городке знать не знали. Но город не пустовал. Курортников было больше, чем нужно, и были они трех видов: те, кто действительно нуждался в лечении; те, кто лечился потому, что найти хоть одну болезнь можно всегда; и те, кому не повезло с путевками.
Тетя Роза работала с курортниками первого и второго видов. За свою работу она ИМЕЛА. Достаточно. Только не надо говорить, что тетя Роза наживалась на страданиях людей! Не надо. Это неправда. Берите круглый год на полный пансион с массажем трех-четырех особ, имейте золотые тети Розины руки, ее вечное "оно мне надо?!" на все неприятности (которые не вгрызаются слишком глубоко ей в душу), какую-то поразительную неутомимость, (несмотря на постоянную усталость), и у вас тоже будут дом с садом, машина с гаражом и прочее. ,
А знаю я тетю Розу давным-давно. То давно, которое называется — тысячу лет. Потому она и — тетя Роза. А не Роза Викторовна. Время от времени мне без особого желания, но по необходимости приходилось прибегать к ее помощи. Тетя Роза, уж не знаю почему, признала меня, делала все, что могла, и как-то незаметно, но прочно стала своей. А потому меня в отличие от многих не раздражало ее дежурное, нагловатое "оно мне надо?!".
Да, тетю Розу я знала давно. И понимала, как мало кто, что она имеет полное право ИМЕТЬ.
ИМЕТЬ массивные золотые перстни с камнями невообразимого цвета на все десять пальцев. Потому что уже тридцать лет этими пальцами она либо лечит людей, либо добросовестно растирает мышцы тех, кто гораздо здоровее ее.
Иметь дом и сад. Потому что в этом большом доме и на персиках, абрикосах, орехах этого сада вырастила двух дочек и сына. Кстати, без мужа, который давненько исчез с курортницей из тех, кому не повезло с путевкой.
Иметь "Жигули", гараж и своих людей на станции техобслуживания. Потому что на этих "Жигулях" прокатала по всему Крыму не кого-то, а собственных шестерых внуков.
Тети Роза имела право ИМЕТЬ, потому что просто с неба ей ничто не падало. Ой, как не падало!..
Она много имела: большие деньги и больные руки. Хороший дом, богатый сад и не очень благополучных дочек. Невестку с характером и внуков, конечно же, самых замечательных. Машину, бессовестно пожирающую последние силы, и работу — массажи, массажи, массажи, массажи...
Много, очень много имела тетя Роза. Так много, что если в доме появлялось что-то новое или исчезало что-то старое, было это как-то между прочим.
И еще раз повторю "ИМЕЛА". Имела тетя Роза мать. Вернее, была у тети Розы мать. Незрячая смолоду. Она жила в другом конце города с какой-то дальней родственницей. За плату. Свои называли ее — баба Варя.
В это лето баба Варя умирала... Старая была, больная. Врачи бились, бились и успокоились.
Баба Варя умирала. Долго. С мая. Сейчас август на исходе. Все чаще звонки от родственницы.
-Бабе Варе вызывали "скорую". Роза, приезжай!
-Бабе Варе назначили дефицитное лекарство. Роза, у тебя клиенты из Москвы...
-Баба Варя пьет только свежий бульон и козье молоко и только козы тетки Аси. (Восемнадцать километров от города!). Роза, у тебя же машина!
-Баба Варя заговаривается. Роза, я боюсь! Приезжай ночевать.
-Баба Варя принимает меня за покойного деду Витю. Роза, в городе нет хорошего психиатра. Говорят, в Ялте есть частный врач. Особый... Съездишь до массажей. Заодно купи мне зонт, только с рук...
-Роза! Коза, врачи, лекарства съедают деньги гораздо быстрее, чем кажется. Ты себе странно думаешь! Кончились твои. Я изэкономилась вся, по-родственному. Розочка, я надеюсь, у тебя на мой счет не водятся плохие мысли?!
-Баба Варя молчит вообще. Ты понимаешь -ВООБЩЕ! У Серафимы Борисовны в Ялте есть мумие. Нет, нет! За качество ручаюсь. Просто Симочка продает лишнее. А Вареньке вдруг поможет. Ведь чудеса бывают! Час туда, час обратно. Зато внучат прокатишь. Я знаю, что первый клиент в девять часов. Я позвоню Серафиме, она встанет пораньше. Я же понимаю: массаж - святое дело, золотко мое.
И так далее, и прочее, и тому подобное... И тому подобное, и прочее, и так далее... Во время массажей и между ними. Во время выяснения отношений с невесткой, зятьями и своими детьми: на лето все собирались...
-Сережа (зять), я же просила посмотреть крышу! Галочка (невестка), неужели трудно хоть раз в неделю сготовить обед!
Звонки во время кормежки шестерых внуков. Звонки во время кормления пансионеров.
Тетя Роза не овечка. Не ангел. Но к тетки Асиной козе ездила, к Серафиме за мумием каталась, в Ялте откапывала подпольного врача и отыскивала нужной расцветки зонт. Тетя Роза дура? Она чего-то не понимает? Тетя Роза понимает больше нашего. Но баба Варя - мать. Мать, понятно? Совесть потом замучает. Шугануть "родственницу за плату"? Бросить дом, внуков, клиентов? Скрасить последние дни бабы Вари? Так ведь она все равно никого не узнает! А бросить массажи!? Мыслимо ли!? Козе платить надо? Частному доктору надо? Зонт — даром? А киевские клиенты привезли золотой гарнитур с жемчугом. Танечка, дочка старшая, давно хочет. Жемчуг — ее камень. Откажешь? Да и привыкла брать с книжки, не уточняя, сколько осталось. Привыкла... Виновата разве? А баба Варя? Мать... Она бы поняла.
Так оно и тянулось. Дела домашние, звонки тревожные, частые, и массажи, и опять массажи.
...А мне массажи эти, кстати, надоели досмерти. Весь день ломается. Моря не увидишь. А набережная, запруженная курортниками всех трех видов? "Столовки" под названием "Коктейль бары"? ОНО МНЕ НАДО? Не Ялта, не Сочи... Что и говорить. И вообще — тоскливый город. Домой хочу. Пропади массажи эти. Все пропади.
Так страдала я в тени тети Розиных персиков. А еще тревожилась за свою нервную систему. Как я, натура тонкая, перенесу смерть бабы Вари?
Уже никто не сомневался, что она умрет не сегодня — завтра. Сначала звонки милой родственницы участились чрезвычайно, потом почти прекратились. Ясно почему: тетя Роза, не бросая работы, не передавая никому домашних дел, даже лечения домашними средствами некстати заболевшей овчарки Лайды и даже, представьте, не прекращая заготовки "фрукты" на зиму, ухитрялась ночевать у бабы Вари и наезжать к ней не один раз в день.
Худо было бабе Варе. Совсем. Не ест. Не пьет ничегошеньки который день. Лежит тихо, как неживая. Пока КАК. Врачи сказали: "Все. Соболезнуем. Прогноз ясен. Крепитесь, Роза Викторовна". Роза Викторовна крепилась бы, будь у нее силы и время. Но ни того, ни другого у тети Розы не было. А потому ее жизнь шла своим чередом.
Но сегодня утром, во время первого массажа, позвонила уже не родственница. Медицина решила, что эту новость должна сообщить лично: "Только что Варвару Григорьевну вывели из состояния (забыла какого), но, вероятно, к прискорбию, последний раз. Роза Викторовна, милая, вечером конец неизбежен. Мужайтесь. Готовьтесь".
Тетя Роза, хоть и сама медицинский работник, в медицину, тем не менее, верила. Потому готовиться начала незамедлительно. Она прервала очередной массаж, разыскала где-то черный шерстяной (тоньше не нашлось) платок и уже в этом жарком уборе массаж закончила. После сказала, что извиняется, но остальные массажи откладываются, потому что нужно съездить в магазин за дефицитным "продуктом" для поминок, потом дать телеграмму брату, потом в соответствующей конторе выбить хорошее место на кладбище, потом заехать еще в одно соответствующее место, потом в другое...
Тетя Роза готовилась к смерти матери. Не скажу, что от этих, на мой взгляд, несколько преждевременных "нужно сделать" у меня помутилось в голове или хотя бы челюсть отвисла. Зачем? Я же не из восемнадцатого века. Понимаю:
что надо — то надо. И почему откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня... Но стало мне как-то грустно, холодно и спать захотелось. Потому, закрыв ворота за фыркнувшей тети Розиной машиной, я, несмотря на свободный, казалось бы, день, идти на море не пожелала. Прихватила кошку Машу, чтоб теплее было, три номера "иностранки", чтоб не зацикливаться на чем не надо, и мрачно удалилась под лично мне выделенные два персика и орех.
Как-то странно тихо было во владениях тети Розы. Иногородних внуков забрали готовиться к школе. Отгуляли отпуска средняя дочка Катря, оба зятя и сын. Невестка Галка (местная) особого интереса к предстоящим событиям не проявляла. Просто последние дни перед работой отводила своих ребят к другой бабушке. В доме остались старшее "дите" Танечка со своей крохотной Юлькой.
Приходили и уходили клиенты. Их не интересовали тети Розины заботы о дефицитном "продукте" для поминок и хорошее место на кладбище для бабы Вари. Я тоже не из тех, кто чужое слишком близко к сердцу принимает. И к бабе Варе не пойду, когда та умрет: боюсь покойников. Но тем не менее, я все-таки и не из тех, перед кем нужно извиняться, что столько-то дней массажа не будет. И так ясно. Какой уж тут массаж?
Было бы совсем тихо, если бы не падали поздние персики, не повизгивала захворавшая Лайда, не щебетала что-то легкомысленное Юлька. Если бы не доносились из дома частые звонки тети Розы.
-Достала три палки салями, языки для заливного. Танюша, позвони Катре, пусть приедет сегодня же. Мясо для пирогов она лучше выбирает.
-Забыла записную книжку. Не могу никому дать телеграммы. Танечка, дите, сообщи всем по телефону. Ну... сама подумай, когда приезжать. Завтра, послезавтра. Сереже своему скажи, пусть захватит несколько бутылок "Виски". Все пьют его сейчас, а в городе нет. Наша бабушка, что же, хуже других?
Я не вздрагиваю, нет. Я современна, я рациональна.
А звонки снова и снова.
-Танечка, я на кладбище. Здесь такие люди!.. Это не люди, это хуже людей. Они не хотят хоронить бабу Варю рядом с дедой Витей. А баба Варя, я звонила, такая желтая, желтая стала, ужас просто!
-Дите, главное забыла: пусть Катюша что-нибудь черное себе захватит, а тебе Сергей пусть привезет. И снова:
-Танечка! Эти злодеи вообще не хотят хоронить бабу Варю! Я имею в виду на старом кладбище. А новое, сама знаешь, у черта на рогах. Умру, но добьюсь разрешения на место. Завтра будет не до этого.
И опять:
-Танюша, я выезжаю! Все в порядке! Они хотели получить, они получили. Я не торговалась... Баба Варя заслужила.
-Выезжаю. Конечно звонила. Хуже бабе Варе, хуже. Танечка, дите. Ну не плачь! Я же не плачу! Я же за рулем! Лучше поищи, чем можно зеркала завесить. Я же сказала:
поищи, а не завешивай. Еще нельзя. Ты ела? Ну и зря. Поесть-то надо. А Юлька? Какое умное дите! Так я еду. Загляну к бабе Варе и — домой. Накорми хоть чем-нибудь, кто дома есть. Ну, раз только Наташа, можешь не кормить:
не чужая, сама найдет.
...Я б нашла... Но меня и без того тошнит. Дура эмоциональная... И кошку Машу, наверное, тошнит... Я ее сжала зачем-то... И отпустить не могу... Интеллигентка заторможенная... А кошка Маша все понимает. Не убегает. Только придушенно мурлычет.
Около часа прошло. Заскрежетали ворота. Вернулась тетя Роза. Все в том же черном шерстяном платке. Сунула Татьяне продукты и большущий узел, из которого выглядывал кусок чего-то вишневого с бахромой.
-Возьми, Танечка. Кое-что бабушкино. Эта стерва (родственница) уже глаз положила на бабы Варину шаль. Потом в мою сторону:
-Дите, ты здесь? Не души кошку. Я сейчас. — Тетя Роза сунула и мне какой-то сверток. — Ах, баба Варя, баба Варя! Скоро отмучается! — возбуждение тети Розы росло, росло, росло...
-Таня, да не плачь ты, милая! Я же не железная, дите мое!
И уже мне из дому. Как всегда звонко. Да нет же, звонче, резче!!!
-Наталочка, дите! В массажную! Быстро! Может быть, успеем!
В глазах у меня потемнело. Честно говорю, правда, потемнело.
-Наталочка! Дите! В массажную! Быстро! Может быть, успеем!
-Наталочка! Дите! Быстро! Может быть, успеем!
-Быстро! Может быть, успеем!
-Может быть, успеем!!!
"Что — успеем? До чего успеем?! — хотелось крикнуть. — Тетя Роза! Тетя Розочка!!! Остановись! Тетя Роза! Остановись!".
Только я не крикнула... Не каждому можно крикнуть "остановись"... К чему?
Через минуту я была готова и, представьте, мы действительно успели...
Осень 1980-81гг. Евпатория-Москва.
Всегда рядом.
|
| |
| |
| Lita | Дата: Среда, 28.09.2011, 09:04 | Сообщение # 72 |
|
Друг
Группа: Администраторы
Сообщений: 9617
Награды: 178
Репутация: 192
Статус: Offline
| ФОТОГРАФИЯ В ИГРУШКАХ
Вот и еще одна книжка Давида Германовича. И не стоит говорить о художественных достоинствах его работ. Дни наши, деловые до сумасшествия, жесткие до жестокости, просто нуждаются в произведениях человека, который жил сердцем.
... После смерти Давида, в нашем доме, долгое время было почти физически больно наводить порядок. По простой причине. Среди книг на полках лежал большой конверт с надписью фломастером: "ПИСЬМА ДАВИДА". Лежал он много лет. Постоянно пополнялся. Мы их часто читали и перечитывали.
Смешные, короткие, будто веселые искорки, письма-записки. "Ребята! Разменяйте рубль!" И тут же приклеен вырезанный из газеты рубль.
"Я бы выпил за тебя штоф водки, но меня слегка инфарктнуло..." Это телеграмма из больницы от Давида Германовича в день моего тридцатилетия.
"Как живете, караси? Ничего себе, мерси!" — это тоже из больницы. И вопрос Давида, и ответ его. Написано на... горчичнике. И конечно, не потому, что не было бумаги, просто так смешнее и интереснее.
А вот конверт со штемпелем Южно-Сахалинска. Почему? А просто взял Давид газету, вырезал из нее мою сказку, отправил на Сахалин до востребования, указал обратным мой домашний адрес. Потому и пришло письмо на улицу Черняховского с улицы Черняховского через Сахалин. И просто, и сложно, и запутано, и весело, все, как у Давида!
Конечно же, ни один мой дом получал такие письма - светлячки. Но это были письма все-таки к нам. Когда хочу, перечитываю. Часто...
И еще. В моей комнате стоит пианино, на нем живут игрушки. Белки, кошки, фея, лягушата, судья в парике и мантии, маленький вратарь в маленьких воротах — это почти люди, почти актеры. Они "снимались" в моих диафильмах и мультфильмах. Среди этой компании стоит фотография Давида Германовича. Думаю, очень правильно, что стоит она именно здесь.
Давид Германович многому научил меня, ему нравились мои сказки. А еще он любил бывать в добрых, веселых компаниях. Уверена, он доволен, что фотография его живет среди озорных, легкомысленных существ.
И мне хорошо. Давид всегда рядом, смотрит на меня своими добрыми, мальчишескими глазами.
В годовщину смерти Давида возле его фотографии поставили свечу и две гвоздики. Мне очень хотелось одну выбросить: нельзя, чтобы у Давида Германовича Медведенко было четное количество цветов.
Всегда рядом.
|
| |
| |
| Lita | Дата: Среда, 28.09.2011, 09:05 | Сообщение # 73 |
|
Друг
Группа: Администраторы
Сообщений: 9617
Награды: 178
Репутация: 192
Статус: Offline
| ШТОРЫ
Жила-была темная комната.
Хотя нет. Так начинать сказку нельзя. Темно и грустно. Начнем по-другому.
...Каждое утро, на рассвете вставало солнце. Золотое, веселое, теплое. Даже горячее, но иногда не золотое, а красное или розовое. И обязательно доброе и красивое. Хотя бы одним своим лучом солнце заглядывало в каждое окно каждого дома. Ведь какая бы неприятность ни завелась в комнате, луч солнца все уладит. Солнце ждали. Раздвигали шторы. Лучи скользили по комнате. "Ну? Где что не так? Ясно. У кого-то болит голова". Капля солнечного света незаметно скатилась по лучику в чашку с чаем. Теперь все в порядке.
Так бывало везде, за всеми окнами. Кроме одного.
-Просто голова кругом идет, ума не приложу, что это значит, - очень удивлялось и переживало солнце.
Дело в том, что плотные сине-голубые шторы одного окна не раздвигались никогда, или, по крайней мере, уже давно. Сколько лет — солнце не помнило: у него были прекрасные длинные лучи и не очень хорошая, довольно короткая память. Но, что окно занавешено ПРОСТО ДАВНО, солнце знало и, как ни старалось, не могло объяснить этой странности. Ведь так или иначе кто-нибудь обязательно должен был бы раздвигать по утрам сине-голубые шторы. Но этого не происходило. Нет - и все.
-Ну, не знаю, НЕ ПОНИМАЮ, - раскалялось солнце, - что за шторами? Что это значит? А если нужна моя помощь? Ах! — солнце чуть не заплакало золотыми тягучими прозрачными слезами. — Получается, я не выполняю своих обязанностей. За всю мою, не помню уж сколько миллионнолетнюю жизнь не случалось такого. Ну что же в комнате?
-А вы загляните, - раздался лукавый голос. Золотясь в солнечных лучах, проплывала небольшая пушистая тучка.
-Заглянуть!? Я же говорю — ШТОРЫ.
-А вы, - мягко подсказывала тучка, - в щелочку. Одним лучиком.
-Неприлично подглядывать...
-А если вы нужны?
Солнце не могло не согласиться. Ведь правда - окно, на котором НИКОГДА не раздвигаются шторы — это... это непонятно.
Солнце, осторожно изогнув свой самый тонкий лучик, заглянуло в щелочку между шторами. Яркий золотой лучик нырнул в комнату и сразу немного побледнел и поголубел. Оттого, что шторы, плотные и сине-голубые. Сначала луч зажмурился от темноты. Потом пригляделся, огляделся: обыкновенная пустая темно-голубая комната. Обыкновенная мебель, ковер на полу, красивые обои на стенах и картина. И везде - пыль. Тоже голубоватая. Луч робко скользнул по стене. И замер. Как-то не по себе было ему.
-Эй, - позвал солнечный луч, - здесь кто-нибудь есть? Можно войти?
Захлопали нелегкие мягкие крылья. С картины на спинку кресла слетела сова. Тоже слегка голубоватая. Сова наклонила голову набок, не сердито посмотрела на лучик и сказала глуховато:
-Я здесь есть. И вот она. — Сова кивнула в сторону дивана. — А войти можно. Почему нельзя? Ты ведь не против?
-Не против, - с дивана раздался мягкий-премягкий голос, - располагайтесь, пожалуйста. Только — извините: у нас пыльно. Очень.
Солнечный лучик уже разглядел на диване кошку. Игрушечную кошку из очень мягкой, почему-то малиновой синтетики. Как и все вокруг, искусственный малиновый мех слегка отливал голубизной.
-Спасибо, - лучик был вежливым, - а больше здесь никто не живет? Ну, например, люди?
Сова то ли хмыкнула, то ли ухнула, все так же сидя на спинке кресла. А малиновая кошка бесшумно спрыгнула с дивана, поманила к себе лучик. Ей было приятно держать его на лапке.
-Нет, кажется, - сказала она, - здесь живем мы. Я и сова. А люди... - кошка помолчала. — А мы здесь живем...
-Но, простите, - смущенно замигал солнечный лучик, - ведь вы — игрушка, а сова - нарисованная. А живете будто... живые, настоящие. А, только не обижайтесь, вы, -зашептал лучик, - вы НЕНАСТОЯЩИЕ.
-Настоящие, - вздохнула сова.
Лучик вопросительно посмотрел на кошку.
-Да, - подтвердила мягкая кошка, - раньше я, действительно, была просто красивой игрушкой, а сова была только нарисованной и никогда не слетала со своей нарисованной елки. Во-от... А потом, ну теперь, сейчас, -кошка говорила медленно, явно стараясь избежать точных слов, как показалось лучику, слов о людях, - ну, в общем, -закончила она, - нам пришлось стать настоящими.
-Кто-то обязательно должен быть живым, - кивнула сова.
-А скажите, если можно, - попросил солнечный лучик, - а ваши люди - где они? Люди просто так не исчезают. Да?
-Да, - согласились сова и кошка.
-Они ушли? Ведь не облака люди, их не унесет ветер. Не ручьи люди — их не высушит солнце. Да?
-Да.
. -Так они ушли? А вещи? А почему не предупредили других людей?
Сова молчала. Малиновая кошка молчала. Лучик замолчал и тихо, тихо стало. И стали слышны голоса людей. Сначала не очень громко, потом громко.
-Ты не прав.
-А я и не говорю, что прав. Но ты не права тоже.
-Я всегда не права. Я привыкла...
-Ну конечно! Привыкла... У тебя только крайности. А я, кстати, не начинал.
-А зачем тебе начинать?! Ты что, посуду моешь? Раковина что — на тебя протекает? Дай, пожалуйста, сигареты.
-Раковины у всех протекают. А сигареты у тебя в кармане. Ты их изо рта не вынимаешь.
-Вынимаю, дорогой. И не стоит напоминать каждый раз, что тебе не нравится, что я курю.
-Да кури ты сколько хочешь ! Разве в этом дело... А...
-Ну что — а?! Ну, в чем дело? Я прошу, просто прошу - скажи КОНКРЕТНО: в чем дело?
-Если бы я все помнил... Я бы давно... сошел с ума.
-Не волнуйся. Спасибо тебе и твоей мамочке — я ближе к этому.
-А я не волнуюсь. Прошу тебя, не заваривай чай с мятой! Могу я не любить что-то?!
-Заваривай сам! Хотя все нормальные люди мяту...
-Ты что делаешь?! Зачем тебе кордиамин?! С твоим характером пульс меньше двухсот быть не может.
-Это валокордин.
-Кордиамин! Никогда не смотришь, что глотаешь.
-Благодарю за заботу, но это валокордин. Сама вчера купила и здесь, вот! Вот! Здесь поставила!
-Ну, я искал что-то! Утром! Может сдвинул! Ну?.. Ну ладно?.. Тебе уже ничего?
-Зачем? Тебя кто-нибудь просил? Что ты искал? Почему ты всегда делаешь не то, что нужно?
-Я думал, что у себя дома имею право немножко сдвинуть маленький пузырек. Я пошел. У меня сегодня коллегия.
-Ты опять ни-че-го не понял—А что касается коллегии, у меня тоже открытый урок.
Хлопнула дверь квартиры, лифта. Через минуту снова: квартиры, лифта.
В сине-голубой темной комнате молча переглянулись сова, малиновая кошка и еще больше поголубевший лучик. Совсем уже голубой и тусклый.
-Простите, милый луч, - мягкая кошка прыгнула в кресло, на спинке которого все так же сидела сова, -простите. Нам с совой хотелось бы встретить вас по-другому.
-Да, - сказала сова и на секунду расправила шумные крылья, - хотелось бы по-другому. И еще хотелось бы...
-Нет, - тихо ответил луч, - помочь я не смогу.
-А я слышала: солнечные лучи почти все могут.
-Конечно, могут, - ответил луч, - но не в щелочку. В щелочку я не золотой — почти синий. Не горячий, - почти холодный. Я замерз. Я слабый, если в щелочку. Может быть, солнце что-нибудь придумает...
-Может быть, - неуверенно согласились живая
нарисованная сова и живая малиновая кошка.
... Не хотелось начинать сказку грустными словами. Но без них не обойтись. Придется ими закончить.
Жила-была темная комната.
... Правда, может, солнце что-нибудь придумает?
Всегда рядом.
|
| |
| |
| Lita | Дата: Среда, 28.09.2011, 09:06 | Сообщение # 74 |
|
Друг
Группа: Администраторы
Сообщений: 9617
Награды: 178
Репутация: 192
Статус: Offline
| ПИШИТЕ ПИСЬМА
Ю.П.Изюмову С сердечной теплотой
Мне нужно написать письма. Откладывать некуда. Еще нужно оттаять холодильник, пропылесосить ковер, пропустить через машину бак белья и, естественно, собрать чемодан. Дело в том, что мне невероятно повезло. Поэтому завтра рано утром — поездом в Ригу, а дальше по путевке на теплоходе (то ли финском, то ли шведском) по Балтике, со стоянками в четырех городах (то ли финских, то ли шведских). Это в июле-то месяце! Только дела сделать надо.
Времени около двенадцати. Целая ночь впереди, спать можно в поезде. Начну с писем. Нет, минуточку! Минуточку... Я бережно бросаю в кресло ярко-красное шифоновое вечернее платье и рядом ставлю золотые изящнейшие французские босоножки. Так... Хорошо... Почти полдела сделано. Теперь письма. Я села у открытого окна за журнальный столик. Передо мной бумага, конверты, ручка. Так... Так... Конверты есть, и бумага. Хорошо. Только еще минуту. Я промчалась на кухню. Поставила на газ четыре кастрюльки. Бегом - в ванную: раз, другой, третий. Порошка побольше — пусть мокнет пока. Снова бегом на кухню. Из холодильника — все на стол, под стол и на подоконник. В холодильник — кастрюльки с кипятком. Пусть пока оттаивает. Теперь в комнату, опять бегом. По пути захватываю из шкафа в прихожей пылесос и пустой чемодан. Натыкаюсь на что-то знакомое в пижаме. А... Он спал, а от моего шума, оказывается, проснулся.
-Привет, - оставляю пылесос и чемодан посреди комнаты, сажусь за письма.
-Привет, ты уверена, что все это, - он сделал круговое движение головой, - необходимо сейчас?
-Именно! Иначе я не уеду спокойно.
-И вот это?.. Может быть?.. — он осторожно кивает на конверты.
-Это — тем более. Ты мне просто не мешай. Спи! Пожалуйста.
Он пожал плечами и пошел спать. Так... Около часа. Хорошо. Теперь письма. Сложные у меня письма... Я серьезно, сложные. Вода!!! В ванной!! Не выключила! Слетала в ванную, стукнулась ногой о пылесос, а вода оказалась выключенной.
Я снова опустилась в кресло, улыбнулась. Невесело. Я не дура. Я понимаю: ВСЕ, что делаю последний час, — ерунда. Просто боюсь писем. Но я знаю, написать их нужно. А то голова так и не перестанет болеть. Та голова, которая душа. Это не я придумала. Исповедальням уже много лет. Что-то грохнуло в кухне. Наверное, лед в холодильнике. Пусть. Пока ни напишу, не встану. Вот первый верхний лист.
"Милая тетя Кира!
Тетя... Я сама давно тетя. Но тогда, мне было столько, сколько сейчас моей дочери. Поэтому Вы всегда мне будете тетей Кирой. Я Вам не сделала ничего плохого. Но хорошее, что делали мне Вы, я никак не связывала с Вами. Ничего особенного не было, но мне нравились те красивые шерстяные вещи, которые делают в ваших краях. Да нет, не то все! Не о том я! Просто сейчас я понимаю, что все было бы красивее, теплее, мягче, если бы называлось не голубым, розовым, шерстяным, а тети Кириным. Вот и все . Ничего глобального. И немножко поздно.
Наташа"
Я положила письмо в конверт. Вот. Написала все-таки. Дальше. Не прерываясь.
"Марк Адольфович, хороший, добрый человек! Вы представляете, я только недавно поняла, какая же я нахалка. Ну, действительно: Вы — известный литератор, искусствовед, критик, знаете восемь (с ума сойти) языков и еще на сорок с лишним лет старше меня. А я звоню (часто) и, как мне казалось, очень вежливо спрашиваю, не могли бы Вы подобрать мне что-нибудь почитать. "Конечно. С удовольствием. А что бы приблизительно вы хотели?" "Не знаю. Вам виднее. Я заскочу возьму. Хорошо?" "Конечно. Это будет очень мило с вашей стороны". Вот такие были диалоги. И еще много всего было... Я нечасто вспоминаю, но все помню... Спасибо Вам. Наталья".
Еще один конверт в сторону. Новый лист бумаги передо мной. Я все делаю правильно. Хочется чаю. Но голова ясная. И совсем непонятно, почему мне все время кажется, что льется вода. Стукнутая о пылесос нога ноет. Напоминает о том, что, замочив белье, воду я проверила. Значит, это что? Ничего, штучки подсознания. А потому — дальше...
"Тетя Танечка! Что за странные творятся вещи! Я не помню, когда видела Вас первый раз. Это еще ладно: говорят, мне было года три. Но я не помню, когда Вас видела в последний раз. Не помню! А ведь долгие-долгие годы Вы были для каждого в нашей семье не только подругой, близким человеком. Вы были... Вы просто понимали каждого из нас. Каждого. Не оттого, что умели каждому угодить. Просто Вы каждого любили. И жалели. А сейчас, через какие-то несколько лет, я не помню, когда видела Вас последний раз. Вы бы должны обидеться, но Вы не обижайтесь. Ладно?
Наташа"
Вот и третье письмо в конверте. Остался дядя Юра. Дядя... Тетя... Детские слова. Но я знала этих людей с детства, и было бы нелепо называть их иначе. И все-таки в кухне какой-то шум. Холодильник что ли? Мне сейчас не до этого. Мне бы закончить быстрее.
"Дядя Юра! Я не успела вовремя сказать вам спасибо! Не за то, что в шестнадцать лет вы ушли на фронт. И все потом случилось у вас не так, как думалось. И не за то, что с детства я рядом с вами чувствовала себя дамой, ДАМОЙ! А вы учили меня правильно пить кофе с лимоном, а еще учили меня спорить, а не ругаться. Сейчас я о другом.
Вы когда-то сказали, что нельзя отталкивать от себя людей, если они не на сто процентов соответствуют твоему представлению о том, что такое хорошо. Нужно быть бережнее. И если есть в человеке хоть что-то твое (пусть крупинка), то это, скорее, близкий тебе человек, чем просто так, никто. Держись его. Только сейчас, в тридцать с лишним лет, я поняла, какой подарок вы мне сделали. Спасибо.
Наталья"
Все. Последний конверт готов. Отправить письма... Куда... Как...
Скажи кому-нибудь — назовут сумасшедшей. Потому что не понять людям. Не понять... Что не понять? Не понять и все! Я взяла небольшой мельхиоровый поднос и зажигалку. Поставила поднос на открытое окно. Вот тоненькая стопка конвертов, я помню, в каком порядке лежат письма. Щелкнула зажигалка. Я поднесла огонь к уголку первого конверта. Опустила на поднос. Горит письмо тете Кире - она умерла, когда мне было двенадцать, а ей тридцать два. Горит второй конверт — Марк Адольфович. Умер одиннадцать лет назад. Мне было около двадцати. Вспыхнуло третье письмо — тете Тане. Она умерла восемь лет назад, мне было двадцать три года. Ярче всех на подносе запылал последний конверт - дядя Юра. Я собиралась поехать к нему вчера. Он умер три дня назад. Я не успела.
...Яркий получился костер. Горят мои долги, моя совесть...
Сажусь за стол. Последний лист. Пишу: 1. Гвоздики (белые) Юрию Петровичу. (Я хотела это сделать ровно четыре года назад. Я была в отпуске, он в командировке; я болела, он болел. Но еще не поздно.
2. Большая мягкая игрушка (собака, кошка, медведь) для Марии Михайловны. (Я хотела это сделать год назад. Одинокая соседка. Тянет нас всех, особенно Ленку). 3. Написать письмо Аннушке. (Собираюсь уже месяц или два).
Все. Пока все. Это я сделаю, как только приеду. Сразу. Не откладывая. Я взяла лист, пошла в прихожую, положила его на столик возле телефона. Села рядом.
-Эй! — крикнула я. — Проснись.
-Я не спал. Ты же просила не мешать.
-Я написала...
Он вышел из комнаты
-Что ты ненормальная, я знал всегда. Но почему сходить с ума нужно именно, - он посмотрел на часы, - в три часа ночи?..
-Днем не было времени, - честно сказала я. - До шести работала, потом Ленку в лагерь отвезла... Вот.
-Ладно, - он взял вазочку с одной розой, дал мне глотнуть воды. - Все. Теперь забудь. Не самая ты виноватая.
-Да, - сказала я, - а ты утром позвони тете Поле, пусть она...
-Понял: холодильник, стирка и пропылесосить. Я кивнула. Мне, правда, было легче. Я стала будто честней, возвышенней, чище... Только трясло немножко.
-Успокойся. Пойду поставлю чайник. Он пошел на кухню и заорал:
-Зачем ты это сделала?
Теперь я поняла, почему мне все время казалось, что льется вода. Я действительно не закрыла кран, только не в ванной, а в кухне. А дырка в раковине чем-то закрылась, и кухня была здорово залита водой.
-Ненормальная! Ну, ненормальная! - он уже даже не злился. — Душу, видишь ли, очищает. А что мы залили соседей — это ей все равно.
-Понимаешь, - сказала я уже спокойно, - ты конечно прав. Но, понимаешь, нужно быть бережнее к людям, внимательнее вовремя. Понимаешь?
-Понимаю. Помогай давай.
-Хорошо, - согласилась я, - только ты неправильно делаешь.
Я пошла на балкон, где просушивалось ватное одеяло. Через минуту кухня была сухой.
-Все, - он выпрямился, - а ты иногда соображаешь. Только бы не протекло к соседям. У них ведь ремонт. Потом мы пили чай. Осталось собрать чемодан. Раздался звонок в дверь. Приближалась расплата. Естественно — нижняя соседка.
-Вы понимаете!.. Понимаете!.. — выскочила я, взбодренная чаем.
-Кран она забыла завернуть, - спокойно объяснил муж. Мы все возместим.
Он усадил соседку в кресло возле столика в прихожей.
-Но, вы не представляете, - еле вставила соседка.
-Представляю. Я все представляю. Вон у нее, - он показал на меня, масса нужных знакомых. А у вас ремонт только начинается. Она вам...
-Непременно! Достану все, что нужно. И сделают, как надо. Как для себя. И за наш счет, безусловно.
Соседка хлопала глазами. Она уже не знала, к добру или к худу этот ночной потоп.
-У меня подруга. Ну, приятельница, знакомая. Вам все сделают.
-Запиши все, - муж подтолкнул меня к столику, на котором лежал лист бумаги.
Глядя на соседку, которая все кивала и кивала, я записала на чистой стороне листа, лежащего у телефона, номера и адреса нужных магазинов, фамилии, имена. Сложенный вчетверо лист я протянула соседке.
-Вы меня успокоили, - соседка пробиралась к двери, крепко держа в ладони ТОТ лист. ТОТ. Но я забыла об этом...
Мы как-то нелепо простились.
-Ну и ночка! — муж рухнул в кресло.
-Какая ночка?! - я была уже почти в поезде, почти на теплоходе, почти плыла по Балтике. — Уже утро. Он посмотрел на часы.
-Действительно, 5-46. А чемодан? — он почти испуганно посмотрел на меня.
Я подмигнула. Вещи у меня всегда в порядке. Через сорок минут чемодан был уложен и даже застегнулся. Потом — час на душ, кофе, записка для тети Поли. И на вокзал.
...За нами хлопнула дверь, маленький сквозняк, резко закрылось забытое окно. Мельхиоровый поднос упал вниз, громко ударившись об асфальт. Полетел пепел... Маленькая горсточка... Его никто не заметил. Люди спокойно просыпались.
Всегда рядом.
|
| |
| |
| Lita | Дата: Среда, 28.09.2011, 09:07 | Сообщение # 75 |
|
Друг
Группа: Администраторы
Сообщений: 9617
Награды: 178
Репутация: 192
Статус: Offline
| НАСЛЕДСТВО ТЕТУШКИ МЕГГИ
"Старинный особняк тетушки Мегги казался еще более угрюмым и таинственным во мраке дождливой ночи. Молодой лорд Френсис неслышной тенью скользил по запущенному саду, приближаясь к потайному входу. Небольшая капсула с ядом лежала наготове в кармане его элегантного вечернего костюма".
...Вдруг, как всегда не вовремя, со страшным скрежетом отвисла челюсть местного скелета. Это не понравилось всем. Основной массе учителей, присутствующих на педсовете, не понравилось потому, что просто, согласитесь, неприятно, когда у скелетов двигается челюсть. Преподавателю биологии Глашкиной не понравилось потому, что, поскольку педсовет проходил в подвластном ей кабинете, недостойное поведение скелета могло бросить тень на всю ее работу. А Светлана Борисовна, математик, была не то чтобы недовольна, а просто она получила легкий шок. Сегодня ей удалось (в воспитательных целях, естественно,) отобрать у злостного нарушителя дисциплины Витьки Тараненко зарубежный детектив "Наследство старой леди". А потому сейчас, во время, педсовета, она была занята тем, что следила за темными делами племянника тетушки Мегги. И тут, подогревая детективную атмосферу, в которой растворилась Светлана Борисовна, лязгнул челюстью знакомый скелет.
-Господи! — вздрогнула Светлана.
Сидевшая за тем же столом Татьяна Федоровна, преподаватель русского языка и литературы, тоже сказала:
"Господи!" — презрительно пожала плечами в адрес Светланы Борисовны и добавила:
-Лучше бы тетради проверяла! — Сама она занималась этим святым делом с начала педсовета.
Татьяна Федоровна, вынимая из сумки очередную пачку тетрадей, попыталась шепотом вразумить приятельницу:
-Ну чем ты занимаешься! Детектив... Только время теряешь. А сумка от тетрадей лопается.
По мере того, как Татьяна произносила свою короткую, но справедливую речь, слова ее стали звучать все более вяло, все менее убедительно. Закончила же она несколько неожиданно:
-Подожди, не переворачивай страницу, я не успела... Дело в том, что где-то в середине своего укоряющего монолога, она нечаянно заглянула в книгу. Нечаянно заглянула, нечаянно вникла, нечаянно увлеклась. Ведь -".. .только лорд Френсис с трудом отворил потайную дверь, тонкий и резкий луч света ударил ему в глаза, в грудь уперлось холодное дуло револьвера и раздался тихий, грудной голос его кузины, юной леди Этель".
-Господи... - сказала Татьяна Федоровна с интонацией Светланы Борисовны.
Очень скоро словесник и математик, дружно шепча:
"Ой, Господи!" - пошли строка в строку. Сумки, которые вроде бы лопались от тетрадей, лежали тихо и никого не тревожили. Все бы ничего, если бы не физкультурник Людмила Владимировна, завуч Зинаида Никандровна и директор школы Михаил Михайлович. Эти трое преподавателей обсуждали животрепещущую проблему. Приближалась районная спартакиада. А известный уже Виктор Тараненко — непревзойденный спринтер среди шестиклассников. Так вот, физкультурник Людочка, молодая, в светлых брюках, горячо доказывала, что:
-Витенька имеет право участвовать в соревнованиях. Да, конечно, он периодически нарушает дисциплину, но учится только на четыре и пять. Да!
На это Зинаида Никандровна — завуч, дама даже очень средних лет, в строгом костюме, безапелляционно и стойко отвечала:
-Да , Тараненко учится хорошо, но поведение... А потому — никаких спартакиад!
Роль директора школы, Михаила Михайловича — человека неправдоподобно доброго, мягкого, деликатного — состояла в том, что он время от времени повторял:
-Милые товарищи женщины, успокойтесь! Милые товарищи женщины, не горячитесь. Пожалуйста.
Михаил Михайлович говорил тихо, но надо же было случиться такому совпадению, что в то время, как лорд Френсис и леди Этель наводили ужас на вполне благонравных преподавателей, Светлану и Татьяну, директор, неожиданно для себя и немного громче спорящих дам, произнес свою дежурную фразу:
-Пожалуйста, ну, пожалуйста, тише!
Татьяна Федоровна — опытный классный руководитель, не вникая в смысл слов Михаила Михайловича, но уловив чуть повышенные звуковые колебания, отработанным жестом хлопнула ладонью по столу и хорошо поставленным голосом потребовала:
-Тише в классе!
Ее некоторую запутанность легко простить, ведь именно в этот момент выяснилось, что кроткая леди Этель способна на (ой), даже страшно подумать на что!
Дальше? Дальше Михаил Михайлович сказал:
"Извините". Он был вежливым, робким и совершенно искренне не усомнился в том, что безобразно, непозволительно повысил голос в присутствии стольких особ слабого прекрасного пола. "Извините", - повторил он.
А строгий завуч Зинаида Никандровна? Уж не знаю каким чутьем, но что-то она почувствовала и нежным, воркующим голосом произнесла:
-Танечка! - Пришлось еще раз повторить. - Татьяна Федоровна!
Татьяна резко встала, стряхивая пыль мрачного особняка тетушки Мегги.
Зинаида Никандровна продолжала:
-А что вы думаете по этому поводу?
Татьяна поправила очки, часы, сережки. Но не отвечала. Она ничего не думала по этому поводу, потому что не знала по какому поводу нужно думать. Прослушала. Сейчас ей было нелегко.
-Я думаю, я думаю, - сначала Татьяна Федоровна замялась, затем ее выручила готовность учителя к неожиданностям. - Я думаю, - она вырвала у опешившей Светланы "Тетушку Мегги" и хлопнула ею об стол.
-Думаю я, что некоторые наши ученики занимаются на уроках всякой ерундой! Ужасно!
Лицо Татьяны Федоровны запылало праведным гневом, на столе маняще засиял обложкой детектив, загорелись некоторые глаза, скелет заинтересованно двинул челюстью.
Проблема, поднятая Татьяной Федоровной, была настолько глубже и шире спортивных дел, что спор о надвигающейся спартакиаде задохнулся.
Зинаида же Никандровна решила все-таки узнать, чем ТАКИМ ужасным занимаются некоторые ученики во время уроков.
-Разрешите, - она протянула руку к книжке.
Отдавать не хотелось. Но пришлось: завуч. Зинаида Никандровна взяла "Тетушку Мегги", села, открыла книжку и...
...Продолжался обычный педсовет. Учителя спорили о дисциплине, успеваемости и т. д. Скелет периодически лязгал челюстью.
Голоса Зинаиды Никандровны слышно не было...
Всегда рядом.
|
| |
| |
