Простое серебряное колечко впивается в палец ядовитыми зубами, ладонь обжигает рукоять чужого меча. Перед глазами – бледное, строгое лицо, обрамлённое мокрыми от дождя каштановыми волосами, губы кривятся в усталой улыбке.
Моэри точно знает, что никогда не забудет этот день – день, когда была одержана окончательная победа над королевой Мораг. Он будет являться ей во снах, касаться разгорячённой кожи ледяными пальцами дождя, ерошить волосы влажным дыханием ветра, яростно целовать зажмуренные глаза кинжальноострыми ивовыми лозами. Моэри будет помнить вовсе не ликование народа, пальцем о палец не ударившего для собственного спасения – в её памяти намертво отпечаталось совсем другое.
В её жизни будет много боёв, побед, поражений и потерь, но этот бой – проигранный, несмотря на общепризнанную победу, навсегда останется болезненным воспоминанием, гниющей раной обосновавшимся в душе.
В памяти Моэри – натужный скрип верёвки, удерживающей на весу худое тело в жреческом одеянии, и короткий, влажный всхлип меча с затупленным остриём.
Не удержала. Не уберегла. Не справилась. Не смогла. Потеряла.

“Этот мир не нуждается в спасении, — думает Моэри Кэрро, устало глядя на дымные костры, освещающие улицы города тускло-багровым огнём. Отсюда, с крыши башни Звёздных плащей, открывается прекрасный вид на центральную часть Невервинтера. Город, на короткие ночные часы забывшийся беспокойным сном, кажется больным зверем, слишком опасным, чтобы оставлять ему жизнь. — Этому миру лучше сгореть в очищающем пламени”.
Моэри не может вспомнить, в какой момент эта простая мысль, исподволь зревшая в сознании, кажется, с самого детства, сформировалась окончательно и подтолкнула её к действиям. Кажется, это произошло в тот день, когда по приказу лорда Нашера был казнён Фентик Мосс. Бедный, глупый Фентик… Моэри было искренне жаль обаятельного эльфа, запутавшегося в паутине долга и лжи. Кэрро помнила тихий скрип верёвки, на которой раскачивалось его худое тело. Кто-то должен был ответить за случившееся, это колдунья понимала лучше многих, — но всё же смерть Фентика казалась ей излишней.
О том, что происходило после — безумный рейд в Лускан, захлёбывающийся в крови вечной борьбы за власть, бестолковая беготня за древними артефактами, — Моэри предпочитает не задумываться, слишком уж нереально всё это выглядит. Нереально и бессмысленно.
А потом… Колдунья криво усмехается своим воспоминаниям, несильно пинает умело перетянутый верёвками длинный свёрток, лежащий у её ног. Свёрток дёргается и глухо стонет, вызывая у девушки новую усмешку.
Встреча с леди Арибет, присягнувшей Мораг — той самой загадочной твари, стоявшей у истоков чумы, едва не уничтожившей Невервинтер, — расставила всё по своим местам. Это оказалось настолько просто, что Моэри даже удивилась, как она сама не догадалась.

Улыбаясь, колдунья поднимается с насиженного места, подтаскивает извивающийся свёрток к невысокому парапету. Брусчатка призывно темнеет внизу, готовая принять предназначенную ей жертву.
Моэри неторопливо разматывает мешковину, освобождая темноволосую голову с лицом, искажённым яростью, удушьем и болью.
— Элтура, Элтура, я ведь просила не лезть в мои дела, — магесса с показной печалью качает головой, ласково гладит пленницу по щеке, оставляя на коже багровые полоски от когтей, украшающих перчатки. — Неужели трудно просто сделать так, как тебя просят?
Женщина невнятно мычит, мотает головой, пытаясь стряхнуть руку со своего лица.
— Трудно, да? Обязательно надо осложнять окружающим жизнь? — Кэрро заботливо стирает с губ Элтуры капли крови тонким шёлковым платочком, вздыхает с укоризной. — Мне казалось, что глава местной гильдии магов должна быть умнее. Осмотрительнее. И сильнее.
Последние слова колдунья проговаривает, быстрыми, точными движениями кинжала вырезая пленнице глаза. Элтура разевает окровавленный рот в беззвучном крике — сложно производить какие-либо звуки, лишившись языка.
— В общем-то, ты сама виновата, бестолковая ведьма, — Моэри удручённо качает головой, не беспокоясь о том, что волшебница её больше не видит, — сидела бы в своей башне, варила приворотные зелья… Но нет, тебе понадобилось сунуть любопытный нос не в своё дело. А сейчас, — Кэрро развязывает верёвки, стягивающие тело пленницы, переваливает женщину через парапет, — научись-ка летать, идиотка безмозглая.
Колдунья набрасывает на плечи плащ, позаимствованный из запасов покойницы, и растворяется в тенях, окутывающих башню. Ей нет нужды смотреть на тело, тяжело ворочающееся в луже остывающей крови, — она и так знает, что волшебница будет умирать долго и мучительно. В ночные часы Невервинтер так тих и спокоен, даже стража старается лишний раз не разгуливать по улицам…

В Кании холодно, как...
— ...в Кании, — с горечью напоминает себе жрица, глядя в спину идущей впереди женщины. Странная спутница, обретённая здесь, в Восьмом круге Баатора, кажется ей выточенной из колючего льда статуей — спокойное бледное лицо, стройная фигура, скрытая лёгким, совсем не под канийские морозы, плащом, лёгкие, быстрые движения — будто позёмка вьётся по снежному покрову. Девушка знает её имя, знает — отчасти — её историю: о леди Арибет де Тильмаранд, паладине Тира, предавшей Невервинтер и своего бога, ходят легенды, одна противоречивее другой, слагаются баллады о любви и предательстве, но не знает её саму — молчаливую, неразговорчивую, на стоянках сидящую в отдалении от спутников. Не знает, почему паладин — бывший паладин: вычерненные доспехи и клинок, пылающий мрачным багровым огнём, не могут принадлежать служителю Тира, — согласилась последовать за ней. И это тревожит намного сильнее подозрительных взглядов Натирры — чего ожидать от дроу, жрица знает, а что движет Арибет... Загадка. Головоломка, за решение которой девушка с радостью отдала бы свою связь с Мефистофелем.
"Только бы цена за это знание не оказалась слишком высока", — тревожная мысль пойманной птицей бьётся в виски, и жрица ускоряет шаг, догоняя женщину, уверенно разрывающую снежное покрывало тяжёлыми сапогами.
— Как думаете, мы сможем выбраться? — девушка бросает осторожный взгляд на неподвижное лицо Арибет, отмахивается от неуместной мысли: "как ей не тяжело и не холодно в таких доспехах?". Не сейчас, о странностях женщины, казнённой в Невервинтере, можно подумать потом. Когда-нибудь. Когда под ногами не будет хрустеть вечный снег Кании. Когда жизнь не будет зависеть от костра, питаемого ягодами местного растения — кажется, единственного, способного расти в такие жуткие морозы, и от купленных у торговца за безумные деньги магических колец, дающих хоть какую-то защиту от холода. У Арибет такого кольца нет, но она никак не показывает, что страдает от мороза, будто она - один из призраков, заблудившихся в пустошах Восьмого круга.
— Вы неверно расставляете приоритеты, — мягко, словно объясняя неразумному ребёнку, почему нельзя таскать кошку за хвост, отвечает паладин, и с её губ срываются облачка пара. Призраки не дышат, это жрица точно знает, но женщина всё равно кажется ей неживой. Будто голем, в которого заложили определённые действия: она ходит, говорит, когда надо — сражается, даже ест и спит, но на бесстрастном лице не отражается ни единой эмоции.
Очередной вопрос комком застывает в горле, девушка медленно кивает и на долю секунды останавливается, позволяя паладину идти дальше в одиночестве. До привала ещё очень и очень далеко, иллюзорные стрелки, указывающие путь к Знатоку Мест, тонкой прерывистой линией парят над бескрайними снежными просторами.
***
— Вы ведь жрица?
От внимательного взгляда, устремлённого куда-то вглубь её существа, жрице становится не по себе. Раньше Арибет не интересовалась ничем, касающимся спутников — она просто шла рядом, молчаливая и равнодушная ко всему, даже болтливому Дикену не удавалось вытянуть из неё ни слова. Показатель, что ни говори — насколько жрица помнила, Вален под напором разговорчивого кобольда продержался всего пару часов, Натирра и вовсе сдалась на первой минуте.
Паладин терпеливо ждёт, словно ответ ей чем-то важен. Получив утвердительный кивок, она надолго замолкает, то ли собираясь с мыслями, то ли просто удовлетворившись полученным ответом. Жрице хочется верить, что первое — расспрашивать Арибет она по прежнему остерегается, боясь вновь увидеть помертвевшие глаза и услышать равнодушный голос. Ей почему-то кажется, что всё это — броня, под которой паладин прячет... Что?
— Когда-то я... Была близка с одним жрецом, — медленно, словно вспоминая, как это — просто говорить, рассказывать что-то, начинает полуэльфийка, и жрица настороженно замирает, боясь спугнуть внезапно пробудившуюся откровенность. Паладин, задумчиво улыбаясь, неподвижно смотрит в рассыпающее искры пламя костра, а девушке кажется, что она видит совсем не огонь.
— Он был так молод... Столько силы... Столько веры... В Тира. В добро и справедливость. В людей. Он казался таким наивным, таким... Восторженным. Он дарил мне цветы. Ландыши... Да, это были ландыши. Никто никогда не дарил мне цветы. Как же — паладин Тира, правая рука лорда Нашера... Какие цветы, вы что? Но это было потом, намного позже... И цветы, и... Всё остальное. А сначала мы просто пересекались в храме Тира. На службах... И просто так — казалось, он живёт в храме. Когда бы я ни приходила, обязательно встречала его. И вот... Привыкла. Доверилась. Мы много говорили... Обо всём. О Тире. О Невервинтере. О нас... Да, о нас. Он любил меня, а я... Мне казалось, что тоже любила. О, как я была горда, когда он сделал мне предложение. Идеальный союз — наша общая вера, его доброта и моя сила. Как всё это было глупо! Ландыши сгорели в чумных кострах, а с ними и то, что было... Нами. — Улыбка тает, сменяется злой гримасой. Арибет резко поднимается с места и, звонко бряцнув доспехами, отходит от костра, бросая напоследок: — Не повторите моих ошибок, они слишком дорого стоят.
***
Встреча со Знатоком Имён не дала ничего, и сейчас, стоя плечом к плечу с Натиррой и Дикином перед Мефистофелем, жрица понимает, что со спасителями Фаэруну не повезло.