| Lita | Дата: Суббота, 10.02.2018, 15:18 | Сообщение # 1 |
 Друг
Группа: Администраторы
Сообщений: 9619
Награды: 178
Репутация: 192
Статус: Offline
| Поезд
Когда Григ проснулся, опять была ночь. «Почему?» — спросил он себя, открыв и снова закрыв глаза: темнота внутри, хоть и была страшнее, но принадлежала ему и ею он мог немного управлять. Например, крепко сжать веки - тогда во тьме вспыхнули бы белые мохнатые солнца. И там не было звуков, а снаружи что-то шуршало, негромко звякало и вздыхало. Воображение нарисовало Григу вагонную мышь с чашкой чаю в костлявой лапе. Сначала это было забавно, а потом мышь протянула лапу и тронула его за плечо.
Григ не завопил только потому, что голос отказал, но глаза распахнул. На него смотрел один из попутчиков, старик с лицом старого больного пса.
— Запритесь, — сказал он. — Я выхожу.
— Но вы же вроде до Южной…
— Я выхожу, — повторил старик с той же интонацией. — Запритесь.
Пришлось вставать и закрывать за ним дверь купе, хотя надежды на то, что это остановит жницу, не было никакой.
Как следует поудивляться внезапному решению старика Григ не успел – стоило лечь, и он снова уснул до самого утра, которое мало отличалось от ночи. Разве что стало чуть светлее, и поезд не так громко грохотал по рельсам – часть звуков скрадывал негромкий гул, доносящийся из коридора. Григ так и не смог определить, раннее это утро, позднее, или просто утро. По ощущениям – позднее, он выспался, даже, пожалуй, чересчур – в голове стучало и шумело, словно там шел по рельсам еще один поезд.
Второй попутчик, мужчина с нижней полки, лежал, скрючившись, но едва услышав, что Григ поднялся, вскочил – растрепанный, глаза выпучены, руки прижаты к животу.
- Доброе утро, - сказал он.- Слушай, ты не сходишь со мной? Мне надо в туалет.
- В коридоре людей полно, - заметил Григ, которому не хотелось никуда идти. – Ничего с тобой не случится.
- А если люди мне просто чудятся? Если это уловка?
«Псих», - подумал Григ и сразу смирился с необходимостью сопровождать скрюченного в сортир.
Он наклонился, нашарил под полкой парусиновые тапки, купленные прямо тут, в поезде, надел их и кивнул.
- Ну, идем.
Попутчик открыл дверь едва ли не раньше, чем услышал эти слова; кажется, он больше не мог ждать.
Народ в коридоре и правда был, в основном какая-то молодежь. Наверное, потому, что поезд шел в город университетов. Скрюченный шмыгнул кабинку и с грохотом закрыл за собой дверь. Григ дождался его и тоже посетил «кабинет задумчивости». Обратно они шли уже не так быстро.
В купе ничего не изменилось, разве что женщина, что села в поезд ночью, на пару часов раньше, чем вышел старик и спавшая на верхней полке, перевернулась на другой бок.
Скрюченный сел на свою постель, покосился на пустую, над головой Грига.
- А этот куда делся?
- Сошел на какой-то станции, - пожал плечами Григ, - ночью.
- А. Ну, может, известие какое получил…
- Хватит уже болтать, тут люди спят! – перебил его голос женщины сверху, очень красивый и очень требовательный голос.
Григу сразу захотелось увидеть лицо спутницы при хорошем дневном свете, а не в тусклой серости неопределенного времени суток. Сейчас он мог рассмотреть только светлые волосы в короткой стрижке, свитер и брюки.
- Все-все, молчим, - но вопреки сказанному, «псих» тут же зачем-то указал на себя и представился шепотом: - Матиаш.
Григ кивнул, хотя скрюченный не было похож ни на Матиаша, ни на Михеля, ни вообще на человека с именем на «м». Подумал, как бы улучшил его, и понял, что никак: такого человека он просто не стал бы рисовать.
- Я Григор.
- Очень приятно, - кивнул Матиаш и достал из сумки, лежавшей у него в изголовье, колоду карт. – Сыграем?
Григ снова кивнул, аккуратно составил стаканы к окну, освобождая место на откидном столике, и позволил спутнику раздать по шесть карт для «дурака». Карты оказались необычными – вместо привычных фигур на них были жницы, в том виде, в каком их представляют в старых сказках – крылатые, на конях и с оружием. Это удивило Грига: человек, который боится жниц, носит с собой их изображения? Где тут логика?
- Талисман, - словно прочитав его мысли, сказал Матиаш. – Вроде бы отгоняет… их.
Он сделал движение глазами, нервное и суетливое. Григ в ответ только кивнул, не желая возвращать явного психа мыслями к тому, на чем тот сдвинут, и взял в руки свои карты. Сплошная мелочевка. Впрочем, это даже больше вдохновляло.
Они играли часа полтора, с переменным успехом и все более эмоциональными комментариями. Поезд шел то замедляясь, то ускоряя ход, и у Грига возникло ощущение, что он никогда больше не остановится; что остановок вообще не существуют.
А потом проснулась женщина с верхней, спустилась, наконец дав себя рассмотреть. Помимо примечательного, явно ручной работы, но очень стильного свитера она обладала и примечательной внешностью – красивое гладкое лицо, фигурка, пожалуй, чуть полновата, но все, что нужно, на своих местах. И в своем свитере она выглядела королевой, когда Григ и Матиаш, оба в недешевых спортивных костюмах сразу сделались незначительными. Дама приоткрыла дверь купе, но даже не выглянула в нее, а сразу закрыла, постояла перед зеркалом, вмонтированным в дверь, и повернулась к игрокам. Спросила:
- Подкидной или переводной?
- Переводной, - ответил Григ, немного удивленный – она не была похожа на женщин, которые интересуются картами.
Спутница села на кровать рядом с Григом и наблюдала за игрой, пока не выиграл Матиаш, а потом попросила принять в игру и ее.
- И то правда, втроем веселее! – тут же согласился «псих» и раздал всем карты, поправ обычай, что раздает проигравший.
И понеслось. Серый день незаметно перешел в серый вечер; звуки снаружи затихли, в купе пришлось включить свет. Поезд так ни разу и не остановился. Женщина оказалась хорошим игроком, но игру портил Матиаш, все время бегавший в туалет. Григу приходилось сопровождать. Перед одним из таких побегов, он, встав на ноги, заметил на верхней, пустой полке, книжку и прихватил ее с собой в коридор. Книжка оказалась о жницах – строились теории, задавались вопросы, даже приводились какие-то стишки, но в целом скучно, так что Григ оставил томик на полке в сортире. Запомнилась только одна фраза: «Жницами становятся обычные люди, переставая стареть. Феномен не изучен…». Да уж. Если б кто-то смог изучить «феномен» и понять, как перестать стареть, то президенты, магнаты и мафиози давно бы жили по тысяче лет.
Перерывы между посещениями туалета все сокращались и в очередной раз Григ, едва они вышли в коридор, спросил:
- У тебя что, проблемы со здоровьем?
- Нет, - Матиаш покосился на дверь их купе, отошел подальше и шепнул: - Мне кажется, она жница.
Григ понял не сразу.
- Что? Наша спутница? С чего ты взял?
- Ну, смотри… она не боится остаться одна, от нее все время холодком несет. Нет, не холодком – искусственностью какой-то, что ли. А лицо ее ты видел? Как маска… Но главное, конечно, что не боится. Как можно не бояться, что, пока ты один, дверь откроется и войдет та, что забирает Туда?
- Я тебе назову сто причин, как можно не бояться… Например, она и ждет жницу, может, смертельно больна. Или свыклась. Многие свыкаются.
- Не похожа она на больную. И на свыкшуюся тоже, - не согласился Матиаш. – Что-то тут не так. Ну… я хочу провернуть один фокус… но только если ты поддержишь. Да?
Григу не хотелось поддерживать неизвестный фокус, но таинственность и сама ситуация, которая могла оказаться как серьезной, так и абсурдной, бодрили и будоражили, поэтому он кивнул.
А Матиаш посмотрел жалобно, словно ему отказали:
- Ты мне верь, у меня чутье. Я работаю в турфирме, проверяю маршруты. Наша фирма гарантирует восьмидесяти процентную безопасность. То есть почти на всем пути никаких жниц. Восемьдесят процентов, - он поднял палец. – Это много!
- Понимаю. Ну, ты мог бы у нее спросить, жницы вроде не врут, - заметил Григ.
- А если могут?
Пришлось согласиться; Григ знал о жницах то же, что все: иногда они приходят и забирают человека. Для встречи со жницей надо обязательно быть в одиночестве. И, кажется, эти служительницы смерти сами бессмертны…
Едва они вернулись в купе, Матиаш предложил женщине – почти весело, и хорошо что «почти» - веселость при столь тревожном взгляде выглядела бы неестественной:
- Давайте играть не просто так, а с выкупом! Иначе быстро надоест… Да уже и надоело!
- И какой выкуп? – спросила так и не представившаяся белокурая.
- Вопросы! Пусть тот, кто проиграл, ответит на один вопрос остальных… И на второй, уточняющий. Честно и откровенно.
Дама фыркнула:
- Так тоже не очень-то интересно. Лучше заранее сделать банк вопросов… написать их на листках, перемешать, и брать оттуда по одному.
- Согласен! – тут же кивнул Матиаш, достал из сумки дешевую записную книжку и начал торопливо драть оттуда страницы. – Каждый напишет по три… по пять вопросов…
Понадобилось минут тридцать, чтобы все всё написали. Особенно тормозил Григ. Парочку он изобрел легко, а потом пришлось перейти на вопросы из модных журналов, потому что ничего другого в голову не шло. Но в итоге на столике образовалась горка из сложенных почти одинаковыми прямоугольниками листков. Матиаш сложил их в стопку, сверху придавил солонкой.
- Да, и еще кое-что, - сказала женщина. – Пусть остальные отвечают на тот же вопрос, что и проигравший.
- Тогда нет разницы, победил ты или проиграл! – возмутился Матиаш.
- Разница в ответах, а не в результате игры, – улыбнулась белокурая. – И проигрыш или победа там же.
И как-то сразу после этих слов, от которых и на Грига повеяло чем-то искусственным и чисто декоративным, расхотелось спорить.
Поезд качался, трое играли. Желтый ламповый свет заливал купе, пахло кофе из полупустого стакана и едва заметно прелью. Григ больше смотрел на солонку, стоявшую на листах с вопросами, чем на карты; ему казалось, что если она упадет или соскользнет, вопросы разлетятся по всему купе. Но солонка упорно стояла на своем. Как и Матиаш – по взглядам, которые он бросал на белокурую, было ясно: его подозрения не исчезли, а, скорее, выросли до полноценной уверенности. Но играл он превосходно и очень спокойно. На время игры даже забыл о своем страхе и один выбегал в тамбур.
Григ почти все время любовался белокурой. Вот ее он бы нарисовал, хотя это, пожалуй, было бы сложно. Привыкнув к миловидности женщины, Григ начал понимать, что ее сильно увеличивает обаяние, а это ведь не нарисуешь. Ну и острота ситуации заставляла его видеть все иначе, ярче, а значит, неправильно. Впрочем, он мог бы позволить себе изобразить не то, что есть, а то, что хочется, в конце концов, это же не заказ.
Дело снова близилось к ночи, мало чем отличающейся от дня, когда белокурая все же проиграла. Наверное, чудом, потому что она не была менее искусной в картах, чем мужчины.
- Ладно, - женщина положила карты рубашками вверх, сняла солонку с пачки листков, которая, не придавленная ничем, стала казаться толще, и, взяв верхний, развернула. - «Сколько тебе лет?» - Она улыбнулась. – Тридцать семь.
Матиаш кивнул, наверняка это был его вопрос. Уточнений не последовало, остальные назвали свой возраст – сорок два и тридцать девять. Белокурая казалась Григу моложе названного возраста, но Матиаш – старше. И смысла вопроса он не понимал.
Игра продолжилась; в новом туре проиграл Матиаш и ответил на вопрос Грига «какое время года предпочитаете», один из «журнальных»:
- Лето, конечно. Особенно когда сухо и не жарко.
Григ назвал осень, белокурая сообщила, что предпочитает самое начало зимы. Дополнительных вопросов не нашлось и тут.
Третьим проигравшим снова стал Матиаш. Он достал из пачки листок - с самого низа, и, кажется, до последнего сомневался, что хочет именно этот – развернул, и по его лицу Григор понял, что вот оно.
- «Вы жнец?» - Матиаш поднял голову от листка и посмотрел на белокурую. - Я – нет.
Она улыбалась:
- А я – да.
Прозвучало так просто, словно речь шла об обычной человеческой профессии, и от этой простоты у Грига на миг закружилась голова. Жница. Тут, рядом с ним, в одном купе. И не пытается никого увести.
- А каково быть ею?.. - начал Матиаш и тут же перебил себя: - Нет, тебе нас не жалко? Не жалко людей?
Белокурая подумала, пожала плечами и ответила:
- Жалко, - совсем без сожаления, но и без тени искусственности; Григ ей поверил и в свою очередь уточнил:
- Тебе нравится то, что ты делаешь?
- Это моя работа, то, ради чего я существую.
Стук колес вдруг сделался тише и оттого эти слова прозвучали весомее и жестче.
Они продолжили игру, уже не так азартно, и снова проиграла белокурая. На новом листке оказался вопрос «Боитесь ли вы смерти». Григ предположил почему-то, что это написала сама белокурая. Он точно не писал, да и Матиаш, вряд ли, Матиаш, который, кажется, лучше всего остального умел бояться. У него не возникло бы такого вопроса. Но возник другой, когда жница ответила на вопрос о страхе своим вопросом: «Зачем бояться неизбежного?»
- А раньше? Раньше боялась?
Она снова пожала плечами:
- Я не помню. Это было давно…
- Но ты же сказала, что тебе тридцать семь!
- Да, - женщина кивнула. – И всегда будет тридцать семь.
- Ты солгала! – напустился на нее Матиаш.
- Нет, это правда. Мне тридцать семь.
- А сколько ты уже занимаешься своей… работой? – Григор влез, только чтобы закончить спор. Ему не было страшно, он понимал, что эта жница не за ним и не за Матиашем, хотя и было странно думать, что такие, как она, могут просто куда-то ехать.
- Давно… - она задумалась. – Я не считаю. Годы не считаю. Никто из нас не считает.
- А что считаете?
- Сделанную работу.
Матиаш зло ударил ладонью по столу; несколько карт упали на пол.
- Не притворяйся человеком! Работа? Убивать – это не работа!
Она посмотрела пристально, без тени гнева:
- Когда-нибудь ты сам можешь попросить об этом.
- Еще не хватало! - отмахнулся он. - Надо будет – сам это и решу. Но человек до последнего жить хочет. Этого ты тоже уже не помнишь, жница?
Григ почти решил, что это слишком, и приготовился защищать белокурую, жница или нет, она женщина, но спутница не оскорбилась на слова Матиаша.
- Я помню, что мы играли, - она наклонилась, подняла с пола карты, собрала со стола колоду и перетасовала ее. – Продолжим?
И то ли ее спокойствие, то ли собственная глупость наконец дошли до Матиаша.
…А до Григора дошло, что жница проигрывает потому, что сама этого хочет – после того, как она проиграла в третий раз.
Вопрос ей достался пустяковый и снова «журнальный» - «Что вы считаете своим успехом».
- Своим – ничего. Просто хорошо, что каждый зачем-то нужен.
Матиаш, на удивление, промолчал, не став задавать уточняющий. Но и ответить сам на вопрос об успехе не пожелал.
А Григ нарушил правила и спросил о другом:
- Тебе нравится проигрывать?
Хотя это был вопрос не по сути прежнего, жница ответила:
- Да. Только я не понимаю, почему. Такое чувство, что это тоже моя работа.
Она замолчала и задумалась, и впервые за все время выглядела неуверенной, отчего стала почему-то еще красивее.
- Не понимаю, - повторила белокурая. - Но должна понять.
- Почему? – опередил Грига Матиаш. – А! Хочется быть лучше всех, этаким абсолютом, все понимающим и знающим?
- Ты много говоришь и много боишься, - покачала головой жница. - Это мешает понимать простые вещи. Разве ты не стараешься делать свою работу хорошо? А как делать хорошо, когда чего-то не понимаешь?
- Я до черта вещей в жизни не понимаю! – Матиаш вскочил, едва не ударившись головой о верхнюю полку, и в итоге ему пришлось снова скрючиться, что выглядело жалко, несмотря на громкий голос и грубые слова. – Например, откуда вы вообще взялись и зачем нужны! Работа? Ты называешь убийство работой?
- Ну, хватит уже! – не выдержал Григ. - Прекрати истерику!
- Истерику? А ты что, не боишься? Бессмертный, да?
Григор не преминул похвастаться и изящным жестом извлек из кармана висящего над кроватью пиджака визитку с шикарным стильным вензелем и названием его студии.
- Вроде того. Я художник-портретист.
К положенной на стол карточке Матиаш не прикоснулся, и смотрел на нее, как смотрел бы, наверное, на окровавленный нож. Визитку взяла жница. Прочла надписи и спросила:
- Художник? Хороший?
- Клиенты довольны.
Матиаш фыркнул, но почему-то не стал комментировать. Жница подсела ближе.
- Художнику нужно богатое воображение и богатый внутренний мир. Я правильно понимаю?
- Не всегда. Скорее изворотливый ум. Потому что люди - это всегда неожиданность и внезапность, - Григ невольно поморщился, вспомнив одного из клиентов, заказавшего портрет любовницы, и его внезапную жену, следившую за мужем и заявившуюся в студию скандалить, решив, что Григ – любовник ее благоверного.
- Значит, ты можешь помочь, - она глянула на затихшего и явно что-то обдумывавшего Матиаша. - И ты тоже. Чтобы понять, мне нужно особое состояние. Нечто вроде опьянения.
- В вагоне-ресторане наливают недурной коньяк, - криво усмехнулся Матиаш, но без особой злости. - Или дама хочет, чтобы кто-то из нас заплатил за ее выпивку?
- Не такое опьянение. – Она задумалась. – Кое-что могу объяснить. Я забираю тех, в ком остается слишком мало жизни. В вас ее много. Вам ничего не грозит.
- Так я и поверил! - брякнул Матиаш.
Жница почему-то кивнула с довольным видом.
- Для тебя это правильно. Но дослушай. Есть вещи, которые вы любите делать, которым отдаете всех себя. Вот от таких вещей я пьянею.
- Не понимаю, - заметил Григор. - Вещи делаем мы, а пьянеешь ты? Это как если бы я пил тот коньяк, а у тебя было похмелье. Разве тебя касается, то чего ты не делаешь?
- Если включить меня в ваше дело, то касается, - поправила она. - Вот ты художник...
Григ понял сразу.
- Я могу тебя нарисовать.
Ему в голову вдруг пришла мысль настолько рискованная, что от нее закружилась голова. И хотя он помнил, кто перед ним, но спросил - а может именно поэтому:
- А можно нарисовать тебя мертвой?
Она усмехнулась:
- Если сумеешь.
- Мне потом покажешь? - спросил Матиаш и увидев кивок Грига в упор уставился на жницу. - А я ничего для тебя делать не стану, так и знай.
- Ты уже делаешь, - не согласилась она. - Боишься меня. Тебе же нравится бояться - нужна угроза, чтобы жизнь становилась интереснее. Я помогу.
Григ не знал, что она сделала со своим лицом, и только на миг уловил изменение, превращавшее красоту в такое безобразие, что от него, пожалуй, можно было ослепнуть. Но изменение было предназначено не для него, поэтому в следующий миг Григор видел то же лицо, что и раньше, только ощущал во рту горечь и какой-то след на роговице, словно от яркой вспышки. Но это быстро прошло. Только сердце еще с минуту бухало так, что заглушало стук колес. А впрочем, стук глох сам, словно отдалялся от их поезда или состав теперь шел по облакам, не касаясь земли.
Он достал альбом и несколько карандашей. Проверил остроту и отложил пару прямо на карты. Карты... идея показалась ему хорошей, и Григ тут же решил нарисовать жницу такой, как рисуют в старых сказках или на этих вот картах - крылатой и с мечом. И начал делать набросок, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, иногда отвлекаясь глянуть, что же там происходит между жницей и Матиашем. Но снаружи не происходило ничего, а о внутреннем Григор мог только догадываться по застывшему лицу и расширившимся глазам Матиаша.
Сердце успокоилось, но почему-то сделалось душно. Наверное, надо было встать и открыть окно, но казалось, что стоит бросить карандаш, как вдохновение уйдет, и Григ больше никогда его не поймает. Поэтому он рисовал минуту как час и час как год, пока отдалившийся стук колес не сделался снова естественно-близким.
Ему вдруг стало легче. И все же ситуация и обстановка оставались тревожными и непростыми. Хотелось чего-то обыденного, что разбавило бы это напряжение. Голосов и людей в коридоре или скрипа тормозов останавливающегося поезда, но люди, наверное, давно спали, ведь была ночь, а поезд по-прежнему шел без остановок.
Но внезапно заговорила жница.
- Спросите меня! – голос был не властным и не просительным, он просто был не ее.
Григ слишком увлекся поиском обыденного в необычном и не успел – снова встрял Матиаш:
- Ты бессмертна? – спросил он. Язык его заплетался, как у пьяного или того, кто только что проснулся.
Григ думал, что жница не ответит. Ведь вопрос был не в ее интересах, а в его. Но она сказала:
- Нет.
Матиаш не успокоился и пошел дальше:
- Тебя можно убить?
- Нет.
- Ты можешь убить себя сама?
- Да.
Вопросы еще подбавили напряжения, но это было уже какое-то другое, поэтому Григор решил не вмешиваться, хотя с каждым вопросом стук колес снова делался тише, точно не смел мешать происходящему.
- Что нужно, чтобы тебя убить?
- Думать о смерти. Поверить, что хочешь умереть.
- Тогда ты умрешь?
- Да.
- А человек, который думал о смерти, тоже умрет?
- Да.
Казалось, их купе движется куда-то в темноте само по себе. Раньше это вдохновляло, но сейчас начало пугать.
А Матиаш продолжал спрашивать что-то о том, как убить жницу и остаться в живых, но теперь вопросы и ответы почему-то ускользали от сознания Грига. И их было много. Наверное, тысячи. Или ему так только казалось.
Он понял, что придется стукнуть Матиаша по голове, чтобы заставить замолчать, иначе станет хуже. Понял, но опять не успел – жница справилась сама: протянула руку и словно что-то взяла из груди Матиаша, повертела это и сунула обратно, оставив его открывать и закрывать рот с видом человека, которому только что не хватало воздуха.
- Тебе действительно нравится бояться. Наверное, это и есть твоя работа в жизни. – Белокурая повернулась к Григу. – Спроси меня.
Он никогда не решился бы поступить, как Матиаш, особенно теперь, поэтому исполнил просьбу, задав ожидаемый вопрос:
- Почему тебе так же приятно проигрывать, как и выигрывать?
- Потому что я проигрываю людям. Я служу им.
- Как? - удивился Григор. – А разве не богу, не его противнику и не вселенскому равновесию?
- Бога нет, - ответила жница. Нахмурилась. – Но если его нет, то куда вы идете и кто сделал меня жницей?
Григ не знал, на что способна растерянная жница. Но ее растерянность почему-то пугала больше, чем та кошмарная маска, которую ему почти удалось рассмотреть в щель чужой реальности или недавний фокус с извлечением чего-то невидимого из Матиаша. А тот уже пришел в себя – и сразу кинулся в бой.
- Вот видишь? Ты никому не нужна, тебя даже никто не создавал! Если нет Бога, то нет и Той стороны, куда такие, как ты, по легенде доставляют души. Ну и куда они деваются?
- Остаются здесь, - ответила жрица, явно восприняв вопрос всерьез.
Но Матиашу не нужен был ответ.
- Вранье! Все вранье! Где – здесь? Кто видел на земле голые души или у кого есть лишняя? Только у жниц. – Глаза Матиаша сверкнули. - Да, именно! Вы собираете души для себя, вы ими питаетесь. Вы паразиты! И ты тоже! Бесполезная! Бессмысленная! Бес…
Он тоже не успел, но на этот раз Григ хотя бы понял, почему – почему жница с искаженным, не гневом, но чем-то близким, лицом подняла руку и вынула из груди Матиаша то самое. Душу? Суть? Жизнь? Подержала и отпустила, как только Матиаш потянулся к ее добыче. И это нечто рассыпалось, разлетелось на миг привидевшимися Григору бессчетными бусинами, похожими на жемчуг. Одна, кажется, полетела в его сторону, и он вдруг ощутил себя счастливым. Просто так, без причины. Жизнь была прекрасна, она вдохновляла, блистала, пьянила, сладкая как мед, вечная как небо. Григ бросил, наконец, карандаш с альбомом и засмеялся. Вдохновение! Этот миг стоило ловить для работы, но иногда художник позволял себе просто понежиться в тепле и свете прекраснейшего из земных состояний…
Все закончилось очень быстро. Для Матиаша, наверное, вообще все, потому что он лежал лицом вниз на своей постели – Григ не видел лица и не мог быть уверен, что «псих» мертв, но на спящего тот походил мало. И при виде этого с Грига стекали последние капли вдохновленности, опьянения жизнью.
Жница, сидящая теперь на постели Матиаша, ждала – хмурилась, кусала губы, а потом, выбрав момент, когда художник сам был готов задать вопрос, сказала:
- Спроси меня.
А он не знал, о чем еще она хочет знать. Поэтому спросил о том «феномене», про который прочел в книге ушедшего попутчика:
- Как становятся жницами? Говорят, человек перестает стареть.
- Да. Я перестала стареть, когда потеряла последние остатки… большего.
- Что такое большее? – он внезапно догадался. – Душа?
- И она тоже. И суть. И способность быть живым. Этого не объяснишь, - и снова попросила: - Спрашивай. Еще не все.
И прося об этом, жница вдруг показалось Григору другой, более человечной. Поэтому он задал вопрос человека человеку:
- Зачем все? В чем смысл? Если ты проигрываешь людям, то в чем наш выигрыш?
- В том, что получаете… Нет. Спроси о начале, иначе я запутаюсь.
- Хорошо. С чего все началось?
- С того, что однажды бог взял на себя слишком много, - белокурая помолчала и продолжила: - Он захотел, чтобы люди смогли стать, как он. Большими. Пока у них была большой только жизнь – по тысяче лет и дольше. Но это всего лишь время. Бог разделил себя на мелкие частицы и раздал людям. Исчез как полноценное существо. Но такого подарка оказалось мало. Мало жертвы одного бога, люди тоже должны чем-то жертвовать. Это вы и делаете, а жницы помогают.
- Постой, - начал Григ, хотя она уже и так замолчала. – Так ты что… отбираешь души у одних людей, чтоб отдавать другим?
- Не отдавать. Делить. – Жница казалась не удивленной, но озадаченной. - И не душу – большее. Частицу бога. Она сделала вас короткоживущими. Не знаю почему, наверное, даже бог этого не знал. Но люди стареют и умирают именно из-за нее. И иногда, если все растратишь, на пустяки или на важное, не имеет значения, то становишься жнецом. К чужой сути может прикоснуться только тот, кто не имеет своей.
Она прислушалась, чуть склонив голову, наверное – к звучавшим в ней ответам - и кивнула:
- Да. Это все, и это правильно. – И спросила как человек человека: - Что ты об этом думаешь?
- Что мы все - часть одного большого проигрыша. И что это странно, стареть и умирать из-за частицы вечного. – Григу пришла в голову мысль, которую он озвучил раньше, чем успел обдумать, потому что мысль несла в себе надежду: - Но ведь людей в мире все больше! Значит в каждом из нас все меньше… бога? И может быть, мы скоро начнем жить дольше, когда это вечное перестанет мешать?
Она снова прислушалась и извлекла ответ из тишины ночного купе или какой-то другой:
- Вечное делится не так. На сколько угодно частей, и его не убывает. И потом… может людей и больше, но больше и жниц. Вы встречаете нас чаще, чем думаете. На улицах, в театрах, в поездах. Там, где, по-вашему, меньше шансов увидеть жнеца. Там, где вам не страшно. Тогда вы начинаете думать о другом, о разном.
- Так ты тут ради этого? – догадался Григ. - Ради мыслей?
- Да. Мне нельзя забывать, что я была человеком, но я часто думаю, что я бог, и что правильно быть богом без души. Что только такой – правильный. Но мир хорошо устроен. Теперь я это знаю, и ты тоже.
Кажется, она говорила что-то еще. Но Грига осенило, почти ударив, почти оглушив, как недавняя вспышка счастья, и он на какое-то время перестал слышать белокурую. А потом бесцеремонно перебил:
- Послушай... Но ты же понятия не имеешь, как правильно. Может, наоборот? – он путался в словах или слова запутывались друг с другом, и надо было как-то рассечь этот узел, чем-то простым и точным. - Вот ты служишь людям… Ведь можно делать это лучше. Никого не убивать, а сделать всех людей такими, как ты.
- Без большего? Ты не понимаешь, о чем говоришь.
- Понимаю. Я говорю о бессмертии. О настоящем бессмертии. Так можно?
- Да, - ответила она неохотно. Наверное, все еще была во власти своего собственного опьянения, а может, жницы и правда не могут врать.
- Как? – спрашивая, Григ понимал, что поступает не лучше Матиаша, использовавшего жницу, чтоб получить свои ответы. Но ведь в конце концов если такой способ есть, он освободит и ее, и остальных жниц от бесконечной работы.
- Нужно… - она запнулась, словно пыталась перевести знание в слова, как если бы это были разные и даже не родственные языки, - нужно чтобы какой-то человек использовал большее чтобы от него избавиться.
Григ не поверил, что все так просто, что никто до сих пор не сделал этого совершенно случайно. А может, это лишь казалось простым.
- Ты закончил рисунок? – спросила жница, непоследовательная, как все женщины.
Григор поднял брошенный альбом, рассмотрел эскиз. До конца было далеко. Но он мог использовать и это.
- Пока нет. Теперь… теперь самое важное, и мне нужно, чтобы ты помогла. Просто сиди и молчи.
Она кивнула.
Григ сделал вид, что сравнивает рисунок с оригиналом, но сам больше смотрел на Матиаша. Он подходил лучше всего, особенно тот, последний, который ненавидел больше, чем боялся. Крылья ему подойдут. И не только ему. Надо было лишь изменить кое-что на эскизе.
…Матиаш-жнец занял на рисунке больше всего места, остальное Григор оставил для себя, старика с лицом старого больного пса, виденных в коридоре юнцов и остального человечества, для которого на листе, конечно, не могло хватить места. Художник изображал все меньшие и меньшие фигурки крылатых людей, совершенно одинаковые и одинаково-совершенные, пока все не слилось в сплошную черноту без единого просвета. Большее? Он готов был вложить его целиком в эту работу и знал, как вкладывать целиком; он помнил, как болел и страдал каждый раз, когда вложил слишком много и ничего не оставил для себя. Болел до того момента когда силы и желание жить и творить не возвращались – наверное, после того, как очередная жница делила поровну между всеми очередную недушу. Но в этот раз страданий не будет – Григ отдаст все, болеть будет просто нечему. Главное, чтобы ему не помешали. А может, жница и не имеет права мешать, ведь это его выбор. И он старался поверить, что все получится. Верить так сильно, что это уже причиняло боль.
И когда Матиаш зашевелился и сел на своей постели, когда жница застыла, глядя на него, бескрылого, бездушного, но живого, Григор понял, что победил. Только для победы не хватало чего-то. Взгляда жницы.
Мир содрогнулся, словно идущий по облакам поезд грубо вернули на рельсы. И так же грубо вырвали что-то из Григора. Ему показалось, что он умирает, а в следующую минуту Григ уже знал, что смерти не существует. А еще через минуту, когда перевернувшийся мир оказался вовсе не перевернутым, а нормальным - что он теперь бог, и остальные тоже.
Остальные, которые скажут ему «спасибо».
Он бросил на стол альбом с собственной мазней, уронив солонку и сбив на пол кучку листков. Белые прямоугольники рассыпались по полу, один оказался на коленях Матиаша. Тот развернул и прочел неузнаваемым скрипучим голосом:
- Жалеете ли вы о чем-то в своей жизни?
Григ усмехнулся. Глупый журнальный вопрос был сейчас очень кстати.
- Нет. И не собираюсь жалеть. Ведь я теперь бог.
Кажется, именно в этот миг жница начала догадываться – встала на ноги, почему-то отступила к двери и, постояв немного, вышла в совершенно тихий коридор.
Григ не удержался и выглянул. Из своих купе выходили люди; выходили и вставали у окон, молча, не обращая друг на друга внимания. Лица гладкие и словно остекленевшие, неуверенные движения – и во всем была какая-то искусственность. Впрочем, нет. Наступало новое время, и для нового были другие критерии.
Заскрипели тормоза. Поезд, наконец, сбавлял ход. Григор попытался вспомнить, куда ехал и зачем, но так и не смог. Впрочем, неважно и это, и все остальное. Все неважное уже гасло, уходило, исчезало. И когда поезд, наконец, остановился – как и тот, что шел куда-то в голове Григора – а потом тронулся снова, он и Матиаш все еще сидели в своем купе, два бога в сером полусвете утра, первого утра новой жизни.
1.02.18
Всегда рядом.
|
| |
| |
