|
Свет твоего сердца
|
|
| Lita | Дата: Пятница, 13.07.2012, 18:17 | Сообщение # 1 |
 Друг
Группа: Администраторы
Сообщений: 9617
Награды: 178
Репутация: 192
Статус: Offline
| СВЕТ ТВОЕГО СЕРДЦА
Эти семеро были осколками войны, маленьким отрядом, запоздавшим вернуться к основным силам и загнанным в лес противником. Те, кто преследовал их, получили приказ возвращаться, и, должно быть, не без сожаления бросили неоконченную охоту. Это не очень-то помогло затаившимся в чаще воякам, но сохранило им жизнь. Вернуться к своим они не смогли или не успели.
Наступательная кампания, частью которой они были, захлебнулась. Через лес волна за волной хлынули войска, так что семерым только и оставалось, что сдаться в плен или спрятаться в самую темную нору; а потом линия фронта сдвинулась и они оказались в глубоком тылу. По счастью, найденная щель была достаточно просторной для всех. Семеро шли воевать, надеясь урвать себе хоть кусочек захваченной земли, и потеряли все.
Бывшие солдаты дождались, когда волны защитников схлынули и смогли, наконец, оглядеться и прийти в себя. Семь человек в огромном, полном деревьев, трав, оврагов, пещер, света и тьмы мире леса – не так много, чтобы суметь защитить себя от серьезной угрозы или попытаться вернуться домой, и достаточно мало, чтоб, затаившись, суметь выжить.
Лес на крутом холме, куда могла подняться не всякая лошадь, стал их домом. Рядом находился еще один холм, почти такой же, а между ними – дорога, единственная в этих краях. Каждый пешеход или всадник брал с собой провизию и семеро бывших солдат останавливали идущих, и отнимали у них то, в чем нуждались. Вначале – одежду, дикая чаща очень скоро превратила солдатское сукно в лохмотья, потом – теплую одежду, ведь наступила зима, припасы - охота доставляла немного, и семерых снедала отчаянная тоска по простому хлебу. Правда, хлеб здесь готовили с добавлением какой-то травы, придававшей ему необычный вкус, но они быстро притерпелись к нему и полюбили его.
Вначале семеро оправдывали грабеж и разбой необходимостью. Их светлая кожа ясно говорила о том, что они чужаки в этой стране смуглокожих, и никто ничего не дал бы им добровольно. Стать частью этого мира бывшие солдаты не надеялись, чужие среди чужих… Потом, много позже, они начали снимать с путников не только одежду, но и красивые дорогие побрякушки, накапливая богатство, которое все равно не могли использовать.
…За год семеро превратились в обыкновенных разбойников, «дорожных братьев», в которых не осталось ничего ни от солдатской выправки, ни от надежды хоть когда-нибудь вернуться домой, ни от прежних понятий о жизни и смерти. На их счастье, до наведения порядка на этом тракте у королевской стражи, как и во всякое смутное послевоенное время, просто не доходили руки.
…Весна – время очень холодное в здешних краях. Семеро поддерживали постоянный огонь в своем убежище – берлоге выкопанной меж корней гигантского дерева, которые частью служили ей стенами. Ничего более серьезного они строить не решились. В этом «доме» каждый имел свой угол: тайник, где прятал награбленное, постель - ворох шкур, лавчонку из твердого как камень дерева, или гамак, сплетенный местными искусниками, и обустраивал свой кусочек берлоги и свою жизнь как хотел. Даже это прозябание между землей и небом – землей, которая не была их родиной, и которую они безжалостно обирали, и немым, сурово взиравшим на них родным небом – было жизнью. Они и жили, пуская по ветру пепел от сожженных надежд.
Вишале не спалось; не от холода, который заставлял Бета по прозвищу Медведь ворочаться с боку на бок на своей лавке. Вишала сидел у очага, вяло почесывая грудь, и думал. Чего-то очень не хватало им всем, не хватало столь ощутимо, что это лишало сна и покоя. Рука Вишалы то и дело натыкалась на цепочки – серебряные, золотые, медные, они блестели на потемневшей от загара, отчаянно зудевшей и чесавшейся коже.
Бету-Медведю надоело ворочаться и, сбросив с себя шкуры, он подсел к огню, присоединившись к Вишале. Через полчаса с ночной охоты вернулся усталый и раздраженный Оллах, за угрюмый нрав прозванный Черным. Бросив на пол у дверей какую-то мелкую дичь, мужчина сел к очагу. Высокий, с сильными руками и маленькими ногами, на которые не подобрать было подходящей по размеру обуви - по здешней дороге ездили в основном крупногабаритные купцы, да ходили бедняки-работяги, обувавшиеся в матерчатые туфли на одну дорогу - он чаще других страдал от тоски по дому. Вот и сейчас Черный начал разговор с глухого, раздраженного:
- В Бездну такую жизнь! Треклятая Чаща себе на уме…
Вишала невесело усмехнулся. Неделю назад он и Оллах охотились на медведя и зверь, увернувшийся от рогатины и топорика, сграбастал обоих в охапку и сбросил в ближайший овраг. Приходя в себя после падения, они долго спорили о том, почему разъярившийся зверь просто не разорвал их в клочья… Этот случай – не первый и не последний, когда дикое зверье поступало не по-звериному.
- Все равно ведь никуда не уйдешь, - заметил Бет, - да и сколько времени прошло… Там, где мы жили, ничего теперь нет нашего.
- Где угодно лучше, чем здесь! – зло выдохнул Оллах. - Много ли времени надо королевским стражам, чтобы…
Подобный разговор обычно кончался потасовкой. Хотя все это была правда, и про Чащу, которая представлялась обычной в первые месяцы их изгнанничества, а потом словно обрела душу, противящуюся присутствию чужаков, и про стражей, которые рано или поздно заинтересуются ими – но тем яростнее они дрались друг с другом, от безысходности этой правды.
Пальцы Вишалы, расчесывавшие зудящую кожу, наткнулись на теплый металлический овал медальона, висевшего на одной из цепочек. Поднеся безделушку поближе к глазам и повертев ее в пальцах, бывший солдат вспомнил, что до сих пор не заглядывал внутрь. Огонь горел достаточно ярко, чтобы заметить углубление на краю блестящего овала; Вишала колупнул его ногтем и медальон раскрылся. Его действия привлекли внимание замолчавших Бета и Оллаха и три пары любопытных глаз заглянули в отворившуюся как раковина безделку. А оттуда на них глянула ясно и безо всякого удивления очень красивая женщина. Красивая настолько, что у троих захватило дух от единого взгляда на крошечный портрет, писаный на эмали.
- Кто она? – срывающимся голосом спросил Бет-Медведь, - Богиня?
На второй половинке медальона серебрилось искусно выгравированная надпись. Вишала прочел и понял – это ее имя.
- Эллувин, - произнес он, ощущая, как от имени повеяло в воздухе чем-то свежим и ароматным, как новоиспеченный хлеб и мед, - она – Эллувин.
В дальнем углу откинулся меховой полог; тощий рыжий Ларел, позванный Ржавым, выбравшись из своего убежища, подошел к огню и через плечо Вишалы заглянул в раскрытый медальон.
- Красивая, - сказал он, - Эллувин? На старом языке «эллу винаэ» - «свет твоего сердца».
Ржавый одел полушубок и вышел, притворив кривобокую дверь, сделанную из днища какой-то повозки.
Имя удивительно подходило женщине из медальона. Наверное, Эллувин все-таки не была богиней. Красива ли Великая Госпожа Смерть? Жизнь прекрасна, но кто может сказать, красива ли она? А бог, который Судьба вряд ли претендует на красоту. Впрочем, в этой земле совсем другие боги… И кажется, они любили посмеяться.
Однажды семеро решили ограбить желтую карету. Зная, что в них перевозят умалишенных, бывшие солдаты остановили ее и напали на эскорт, надеясь поживиться. Поживы не вышло. Вышла беда, ибо они еле отбились от на редкость хорошо вооруженных четверых стражников.
Когда бой закончился и кто-то из семерых отворил дверцу кареты, оттуда выглянул мужчина с сединой в темных волосах. Детская, мягкая улыбка цвела на его лице.
- Здравствуйте, - сказал он всем сразу, выходя из кареты, - как хорошо, что мы встретились. Я король. А кто вы?
Ни один из семерых не решился ответить ему, и никто не прикоснулся к умалишенному, хотя его одежды были красивы и добротны. Но молчание ничуть не огорчило короля. Присев на ступеньку желтой кареты, он снова заговорил:
- Я хочу рассказать вам свою историю – как я стал королем. Только, пожалуйста, не перебивайте меня, история длинна и я сбиваюсь, если задают вопросы. Правда, многие не верят мне, но клянусь, все так и было!
Семеро переглянулись. Бет-Медведь пожал плечами и сел на брошенную наземь попону, остальные последовали его примеру - словно кто-то приказал им это, или если бы ничего другого им не оставалось, - едва отдавая себе отчет в том, зачем это делают. Им нужно было вернуться в лес и спрятаться в свою нору, а вместо этого они сидели и ждали, что расскажет им сумасшедший.
Король улыбнулся, казалось, он и не ждал ничего другого; неспешно, неторопливо, цепляя к слову слово, и фразу к фразе он начал сплетать свой рассказ:
- Я был простым, бедным юношей, когда Далекая Страна позвала меня впервые. Знаю, вы скажете, - такой страны не существует, это выдумка, мечта, сказка… Но нужно верить и тогда случится невозможное. Однажды деревья передо мной расступились и меж ними пролегла Дорога, похожая на проблеск ясного синего неба среди туч. Я ступил на нее, чувствуя только отчаянную жажду достичь цели и еще не зная, что это за цель… Это чувство нельзя правильно описать, даже если испытал его только что и еще помнишь. Жажда - как огонь, но ты боишься погаснуть.
Я спешил, не глядя по сторонам, и не могу сказать, как попал в пустыню – в моей стране совсем нет пустынь. Раскаленным воздухом было трудно дышать. Вокруг – никого и ничего, лишь впереди, у самого горизонта яркой, звездой горел Замок и он манил меня. И еще алмазы среди песка, ослепительные в своей красоте, которые я собирал, пока мог нести, а потом выбросил тяжелые камни вон.
Силы мои были на исходе, воды не осталось, а из еды – лишь корка хлеба – а замок ничуть не приблизился. Миражи вставали передо мной, ослепительные, манящие, но все оказывалось видимостью – фонтаны и зеленые деревья, прекрасные девушки и лакомые яства… Черные и желтые змеи скользили мимо, не трогая меня, только порой останавливались и смотрели, точно ждали чего-то.
Когда я понял, что еще немного и я упаду, то увидел иное – золотого коня с шелковой гривой, касающейся белого раскаленного песка и струящейся по нему серебряным ручьем. Конь подошел ко мне, живой, из плоти и крови. Я потянулся к нему, но он отпрянул. Тогда я достал последнюю оставшуюся у меня корку хлеба и на ладони протянул скакуну. Он понюхал хлеб, фыркнул и тряхнул головой, словно давал понять – ему не нужно никакой платы, и позволил забраться себе на спину.
Конь знал, куда меня нужно везти; он шел осторожно, неторопливо, но Замок приближался на глазах. Не прошло и часа, как скакун доставил меня к воротам. Я спустился на землю, и чудесный конь исчез, как и не был.
Ворота Замка отворились со странным звуком – словно кто-то запретил им скрипеть и они изо всех сил сдерживались, но порой голос несмазанных петель все же прорывался сквозь тишину. За первыми воротами оказались еще одни, и еще. Третьи отворялись в залу, чей потолок украшали серебряные звезды, а стены звенели от хрустальных подвесок, собранных в длинные цепочки. Посреди нее возвышался трон с высокой спинкой, словно составленной из растущих вверх ледяных сосулек. Он манил меня и я шагнул, но что-то вдруг упало у самых моих ног – то звезда сорвалась с потолка и ударилась о каменный пол, чтобы мгновение спустя прорасти цветком…
Звезды все падали и уже весь пол был усеян цветами, белыми и золотыми, и в пяти шагах от трона я остановился, потому что не мог идти по ним. Тогда я сел на пол и посмотрел вверх, на потолок, синий как небо. Только это действительно было небо над цветущей поляной и ветер шевелил стебли цветов и мои волосы.
Откуда-то послышалась музыка и появились люди в богатых одеждах и масках. Они смеялись и танцевали, безжалостно вытаптывая цветы, и я подумал – отчего они так жестоки? Люди в масках затевали разные игры, но я все сидел на клочке не вытоптанной травы с несколькими цветами, что жались к моим ногам как дети, и ничто не могло поколебать моего спокойствия.
Но вот среди людей появилась высокая женщина в белом. Лицо закрывала вуаль; она шла между людьми и все, кого коснулась хоть тень ее, замирали и опускали головы, словно предаваясь внезапной печали… Она шла, и следом за ней струилась музыка, заставлявшая умолкнуть все звуки.
Женщина подошла, коснулась моего плеча, улыбаясь сквозь вуаль, и я вдруг стал командующим огромного войска, в которое превратились все эти люди, рыцари, и их дамы, шуты и менестрели. Вдалеке, у холма стояло другое войско, а за нашими спинами был Замок, прекрасный как никогда.
- Если ты победишь, то станешь королем, - сказала женщина в белом, - правда, ты станешь им, и проиграв.
- Как так? – удивился я, но она только улыбнулась и, махнув рукой, повела свое войско в бой.
Он был коротким и яростным, но мы победили и когда возвращались к Замку, нас встречали фанфары, воспевающие победу. Впрочем, кроме торжества в их гимне была и печаль, такая же, какую я заметил в глазах женщины в белом сквозь ее вуаль. Так, в печали, я сел на трон, чувствуя себя не победителем – пленником в Замке, хотя меня называли королем и пели мне хвалу.
Почему люди считают, что быть королем легко? Мне приходилось молчать, когда говорили ложь, и лгать в ответ на правду, познавать власть золота и власть слова, быть господином для всех этих людей, которые ничего обо мне не знали… Когда я начал уставать женщина в белом платье снова пришла ко мне, и хотя она выглядела иначе, я узнал ее.
- Теперь я знаю, как можно выиграть, проиграв, - сказал я, - помоги мне!
- Чего же ты хочешь?
- Свободы. Той, что так просто потерять и так нелегко найти.
- Оглянись, - сказала она тогда.
Я оглянулся… и увидел тропинку, простую луговую тропу, что бежала меж холмов. Тонкий, нежный аромат цветов парил в вохздухе, и не было ни Замка, ни докучливых придворных, ни неотложных дел. Я снова посмотрел на Нее.
- Ты не дашь мне коня?
- Он не нужен тебе. Тропинка извилиста и длинна, но ты должен идти по ней сам и сам дойти, куда пожелаешь, а иначе – какая же это будет свобода?
Я поблагодарил Ее и ушел, а потом все было просто и легко – идти по тропинке, пока не вернешься домой. Этот путь оказался короче, шел не по пустыне, и очень скоро я встретил людей. Но рассказ о Далекой Стране вызвал у них лишь смех и осуждение. А потом пришли другие люди, которые силой усадили меня в эту карету… вот и вся моя история.
Король вздохнул и грустно улыбнулся напоследок:
- И все-таки я хотел бы вернуться – ведь Далекая Страна так прекрасна! И не обязательно быть в ней королем, чтобы видеть краски мира, слышать голоса мира и любить его так, как только позволит сердце.
Семеро хмурились, не зная, что делать со всем этим. Никаких иных ценностей в желтой карете не нашлось. Особенно недовольны были белоголовый Арреди, по прозвищу Лихо и вечно мрачный синеглазый Элат – Тень. Переглянувшись, эти двое обменялись недвусмысленными знаками, и Арреди шагнул к королю, на ходу обнажая клинок.
Вишала хотел вступиться за умалишенного, но не успел. Оллах-Черный заступил дорогу Арреди.
- Не гневи Богинь, Лихо! Этот человек не в своем уме и находится под Их защитой.
- Тогда пусть Они и защитят его, – оскалился Лихо, поглядывая через плечо Оллаха на сумасшедшего короля, - или ты собираешься заботиться о нем и беречь его до самой старости?
- Нет. Пусть уходит.
Элат-Тень улыбнулся – улыбкой человека, который только и ждал, что его оскорбят, чтобы оскорбить в ответ:
- Не гневи Богинь, ты сказал? Каких Богинь? Люди куда опаснее.
- Можно оставить все как есть, - вмешался Той по прозвищу Грёза. Он выглядел как подросток, тонкий, нескладный и порой рассказывал остальным то ли придуманные им, то ли приснившееся ему истории. - Этот человек может оказаться полезным.
- Чем может быть полезно бревно, имеющее руки и ноги, но лишенное мозгов?
Той – Греза поморщился – он не любил открытой грубости.
- Не знаю. Но бесполезных людей не бывает.
Арреди и Элат снова переглянулись, и, кажется, пришли к согласию. Клинок вернулся в ножны, но темные глаза Арреди ясно говорили о том, что ни он, ни его товарищ Элат и не подумают заботиться о сумасшедшем Короле.
Всегда рядом.
|
| |
| |
| Lita | Дата: Пятница, 13.07.2012, 18:18 | Сообщение # 2 |
|
Друг
Группа: Администраторы
Сообщений: 9617
Награды: 178
Репутация: 192
Статус: Offline
| …Король и вправду оказался не совсем бесполезен. Когда его привели в берлогу, не заслуживавшую названия дома, он улыбнулся, посмотрев вокруг, прижал ладони к стене и некоторое время стоял, словно прислушиваясь к чему-то.
- Не похоже на мой замок, - сказал он после, - но это хороший дом.
Услышав это, Арреди фыркнул и отвернувшись продолжил свое излюбленное занятие - правку клинка.
Из неясного опасения сумасшедшего Короля в первую же ночь надежно связали – он не оказывал сопротивления, хотя по выражению его простоватого лица можно было понять, что он огорчен. Вишала долго не мог заснуть и все прислушивался к чему-то в темноте… Сумасшедший не спал. Он шептал странные слова о чем-то таком, чего, наверное, никогда не существовало на свете.
- Где-то сейчас дожди, а где-то метут метели. Многое ли мы знаем о том, что не здесь, а там? Почти любая дорога приводит к какой-то цели, вот потому так важно дать свободу мечтам. История надоела? Так переверни страницу, там, может, будет другая, что тебе подойдет. Того, о чем не прочел ты, с тобой уже не случится, и путь, что ты не закончил, никуда не ведет. Но время не станет ждать, и выбирать придется, А непокой в награду тем, кто хочет мечтать. Если же всё уходит – что тогда остается? Вырванная страница, брошенная тетрадь. Близко ли, далеко ли – это легко измерить. Слово одно простое попробуй однажды, взвесь! Верю я, что важнее – право во что-то верить, Так чтобы даже больно, за то, что там, а не здесь.
Под его бормотание Вишала уснул.
На следующее утро, едва его развязали, Король занялся поправкой ненадежных кривоватых стен берлоги, даже не спросив о завтраке. Его руки оказались сильными и умелыми и стены словно слушались его, спеша принять то положение в пространстве, которое он хотел придать им. Никто не торопился помогать Королю. Оллах как обычно отправился в чащу, прихватив с собой Бета-Медведя, Ларел, Арреди и Элат отправились на дорогу – стеречь путников и обозы, а заодно и посмотреть не оставили ли они чего-нибудь в сброшенной на обочину желтой карете.
Той-Греза внимательно наблюдал за обоими за сумасшедшим Королем, пытавшимся починить единственный стул, четвертой ногой которого служило полено.
Вишала неловко сшивал обветшавшие шкуры в меховое одеяло и тоже наблюдал за умалишенным. Со стороны усилия Короля превратить берлогу во что-то приличное, выглядели смешными, но привели к удивительному результату: берлога стала казаться уютнее и просторнее, словно Король раздвинул ее стены. И все же это была та же земляная дыра, выкопанная под корнями гигантского дерева, упавшего не меньше века назад.
Когда, наконец, Король немного угомонился и присел у очага Той подошел к нему.
- Слушай, если ты и вправду был Королем, то, наверное, богатым?
Король пожал плечами:
- Да, в сокровищнице хранились и золото, и серебро… Но знаешь, я понял, как хорошо быть бедным.
- Что же в этом хорошего? – усмехнулся Вишала, - не иметь гроша в кармане и своего угла…
Король помотал темноволосой головой:
- Я не об этом. Хорошо не иметь богатства, которому могут позавидовать и которое можно отнять, такого, что свяжет тебя по рукам и ногам. Даже сокровище мудрости можно оспорить… Я прочел нимало книг и даже пытался писать книги… Зачем? Сердце нужно заполнять, а не бумагу.
Вишала вздохнул. Король казался вполне разумным, но, увы, лишь пока не начинал говорить. Не удивительно, что его сочли сумасшедшим за дикую и красивую сказку о Далекой Стране.
- И что же, - не успокоился Той, - у тебя ничего не осталось от тех сокровищ? Совсем ничего? Ты не захватил с собой на память о Далекой Стране ни одного яркого камешка, мелкой монетки, дешевого ожерельица? Не вынес из пустыни ни одного алмаза?
Как никто из семерых, Той обожал и богатство, и разговоры о нем. Страсть его была сродни болезни.
Король задумчиво потянулся к карманам (обыскать его так никто и не решился), вывернул наизнанку один, второй, обнаружив кучу всякой всячины, собранной без смысла и цели. Потом полез за пазуху, достал кожаный шнурок и разочарованно покачал головой – на шнурке ничего не оказалось.
- Когда-то я носил на поясе ключи от сокровищницы… но потерял их и, боюсь, больше уже не найду.
Той равнодушно отвернулся от него, буркнув:
- Ну, еще бы…
- Если бы я только мог, то проводил бы тебя в Далекую Страну по своему пути, - неожиданно серьезно сказал Король, - но боюсь Та, Что в Белом, не пустит меня. Я сам отказался и сам ушел. Выбор дается лишь раз, а дальше ты должен жить с тем, что выбрал.
- А может, все-таки попробуешь? – спросил Греза.
Вишала заметил, как вспыхнули огнем глаза собрата по несчастью и решился вмешаться:
- Да отстань ты от него! Разве не видишь – он болен.
- Ничего я не вижу, - буркнул Той-Греза, - кроме одного – вся эта история имеет под собой основу.
- Зачем тебе богатство? Ты не сможешь потратить его и не сумеешь унести отсюда. Если, конечно, не начнется еще одна война. Никто не позволит чужаку стать здесь своим, разве что в качестве раба…
Грёза зло оскалился:
- Да я готов ноги лизать здешним нищим, чтобы поменяться с ними местами! Быть нищим – это хоть что-то, оттуда есть только один путь - наверх, к богатству! Быть ничем, как мы, пустотой на карте, помехой, камнем, об который споткнулась Судьба – хуже всего. Нам ведь не уйти, это правда, и оставаться нельзя. Чаща не желает кормить нас, потому что мы чужие ей, как и всей этой земле!..
Он замолчал и провел руками по лицу, как очень усталый человек после трудного дня или трудной жизни. Вишала отложил шкуры и вытянул из-за ворота цепочку с медальоном. В такие мгновения, как это, когда отчаяние и чувство бесполезности, бессмысленности существования проникали в его сердце, достаточно было одного взгляда на Эллувин чтобы успокоиться и обрести надежду. Пока он дышит, все можно изменить. Той заметил его движение.
- За что это ты схватился? – спросил он мрачно, - твой талисман?
- Сам посмотри, - Вишала протянул ему открытый медальон, не умея объяснить словами.
Той сграбастал безделушку шершавой ладонью и вгляделся.
- Кто она? – спросил он через минуту, - Богиня?
- Всего лишь Эллувин. Это значит «свет твоего сердца».
Губы Тоя растянулись в тонкую бледную нить:
- Для «всего лишь» она слишком красива…
Заинтересовавшийся их разговором Король подошел и тоже заглянул в медальон.
- Если можно… я хотел бы рассмотреть получше, - попросил он.
Той неохотно отдал ему медальон. Король взял безделушку осторожно, словно ребенка из колыбели и поднес к самому лицу.
- Эллувин… Вот как выглядит настоящее сокровище, которое нельзя отнять, и украсть, и оспорить. И уничтожить тоже нельзя. Жаль, что в моем Замке не было ничего похожего… да, наверное, и во всей Далекой Стране. Но ведь Страна – это просто страна, она может даже обмануть, если понадобится. А Эллувин не обманет, потому что она настоящая.
- Выходит, твоя Далекая страна - ненастоящая? Тогда и ты – ненастоящий король? - выхватив медальон из рук сумасшедшего, рявкнул Той.
- И да, и нет, - сказал Король, - и да, и нет…
Но конечно, эта история не могла закончиться просто так. Той становился все задумчивее и мрачнее. Однажды, не выдержав, он подошел к Королю, занятому приготовлением нехитрого ужина, и спросил, порывисто сжимая руки:
- Скажи, что нам мешает… просто жить?
Против своего обыкновения Король не улыбнулся:
- Может быть, это.
Он поднял с пола камешек, простой серый голыш и протянул его на ладони Тою.
- Это? Камешек, каких много на любой дороге?
- Нет… вернее – не совсем. Вот, послушай! Шел по дороге человек, шел себе безо всякой цели, не торопясь, не спеша, и вдруг споткнулся … Он посмотрел вниз и увидел маленький камешек. «Вот гадкий осколок серой скалы! – сказал споткнувшийся, поддевая камень ногой, - да как он смеет?.. Это же просто пустая порода, медленно обращающаяся в пыль с течением лет, а я – человек и моя доля – гордо идти по дороге, и никто и ничто не может остановить меня!» Так он и отправился дальше без какой-либо цели, а камень, отброшенный в сторону, остался лежать на обочине… и честное слово, там ему было куда спокойнее…
Король замолчал, ясно было, что у его истории должна быть мораль, но он не произнес ее.
- Ну, хорошо, - вздохнул Той, - пусть так. Но ведь камень - это всего лишь камень! Его можно не замечать.
- Можно, и даже нужно. Но сначала надо этого захотеть.
Той устало отвернулся:
- Как жаль…. Жаль, что простого человеческого языка ты не понимаешь, а разговаривать по-твоему я не умею… Но как бы мы поговорили с тобой!
С Королем, сумасшедшим Королем не было никаких забот. Чаща словно смилостивилась и начала поставлять изгнанникам пищу в таком изобилии, в каком они не нуждались. Семеро устроили себе отдых, получив возможность питаться, как следует, и даже перестали грабить. И хорошо, что так: именно в эти дни по дороге прокатился отряд стражи, замаскированный под купеческий обоз...
Да, Чаща стала много щедрее. Вначале это радовало, потом у бывших солдат начали возникать подозрения – а не замыслила ли она чего-нибудь? Семеро прожили в Чаще достаточно долго, чтобы понять – она обладает собственной волей... но все было тихо и мирно и даже более того – часто дичь сама выходила на охотников.
- Все равно ничего хорошего в этом нет, - говорил Оллах, - Чаща кормит нас? Отлично, но что ей от нас нужно? – он посмотрел на Короля и снова отвернулся к дыре-окну, за которым весенняя снежная буря раскачивала деревья.
- О чем ты думаешь? – подозрительно сощурился Арреди.
- Ни о чем… а вернее вот о нем, - Оллах кивнул в сторону Короля, - надо что-то делать с ним. Рано или поздно все равно придется решать.
Все понимали это. Даже Той-Греза, привязывавшийся к Королю все больше, даже грубоватый Бет-Медведь.
- Я вообще не понимаю, чего это мы все раскисли... если бы впервые собирались кому-то глотку перерезать, так ведь нет…
- Зачем же сразу так? – поднял ярко-синие глаза Бет-Медведь, - пусть живет. Вреда от него нет.
- Пусть, - согласился Арреди – он был моложе других, и обладал очень красивым голосом, но вещи произносил ужасные, - отвести подальше в Чащу и оставить там. Но что-то подсказывает мне, что это не пройдет. Как думаешь, Той?
Греза хмуро посмотрел на говорившего, и, видя, что все остальные тоже чего-то ждут от него, озлобился:
- И что вы ко мне-то пристали?
Элат пожал тонкими плечами, и его улыбка стала злей и выразительней.
- Но ведь это ты шепчешься с ним часами и после этого от тебя полдня нет никого толка. О чем таком, интересно, вы говорите? Не о сокровищах ли?
- На себя посмотри! – огрызнулся Той-Греза. Его мечта была – стать богатым и свободным, причем свободу и богатство он не мог разделить, - навесил на себя побрякушек, как женщина, и думаешь, что все станут уважать тебя только за это…
- И в кого ты такой злой? – Элат спокойно, как ни в чем ни бывало, встрял посредине фразы, не дав Тою закончить оскорбление, - бедные твои родители и не знают, в кого превратился их сын!..
Минут десять они препирались, пока обоим не надоело, но зато никто больше не вспомнил о Короле.
…И в самом деле, вначале Той говорил с ним только о сокровищах, заставляя Короля рассказывать о том, что и в каких количествах наполняло сокровищницу его Замка. Но сумасшедший на то и сумасшедший, что всегда говорит не о том, и не так, как его просят.
- Я видел алмазы и рубины, - сообщал он, - держал в руках золото и серебро, и позолоченную медь, ничем не отличавшуюся от золота, камни и металл, покинувшие глубь земли и оставившие там свою душу. Человек без души мертв, а камень – он ведь может и так… Но еще я видел простые камни, разбросанные по дорогам мира, читал в пыли письмена следов, рассматривал книги… И все говорило мне, что все мы живем лишь от надежды к надежде.
Трудно было разговаривать с ним – поэтому Той скоро научился просто слушать, произнося два-три слова и, ожидая развития мысли, какое придет на ум Королю.
Как-то он подошел к Вишале со странной просьбой дать ему поносить медальон с Эллувин.
- Да что с тобой? – удивился Вишала.
Той глубоко вздохнул и ответил совсем тихо:
- Я влюбился в эту Волшебную Страну, и никакие сокровища мне больше не нужны. Я думаю об Эллувин… Элат сказал, что красота - как песок в ладони, стоит отвлечься от нее на миг и ладонь опустеет. А Арреди вообще скривился, словно попробовал кислого: «Для чего она нужна, эта красота?» Но они не правы…
- Но послушай, как ты мог полюбить то, чего никогда не видел?
- Я видел ее во сне. Ее правда теперь живет и во мне.
- Правда сумасшедшего? – тихо спросил Вишала.
Той заметно дрожал – от вечернего холода или от того внутреннего волнения, что толкает на поступки, объяснение которым ищешь потом – и безуспешно – всю жизнь.
- Лучше быть сумасшедшим в мире, где нормально ненавидеть друг друга, бояться потерять богатство, но не душу. В мире, где разум не желает, чтобы что-то было сильнее его, и противится голосу Несбывшегося…
Вишала вздохнул, снял с шеи медальон и протянул его Тою. Тот благодарно улыбнулся, принимая безделушку.
- Однажды Эллувин, приснилась мне, и она была еще прекраснее… если бы я знал, что бывает такое счастье, я пожелал бы умереть во сне.
Вишала не хотел отвечать, но слова сами сорвались с его губ:
- Почему-то… она никогда мне не снилась.
Все относились к изменившемуся Тою по-разному. Арреди и Элат бросали на него мрачные взгляды, Бет жалел, считая, что он заразился сумасшествием от Короля – и, наверное, так оно и было. Оллах однажды попытался вытряхнуть из него дурь с помощью кулаков, но Той просто не позволил избить себя. Ларел-Ржавый делал вид, что ему все равно, но внимательно наблюдал за Тоем.
…А Чаща продолжала поставлять им пищу так щедро, словно это всегда было ее единственным назначением…
Однажды снова проснулась Птица-Тоска. Так ее назвал Ларел и не без причины – в песнях этой птахи слышались невыносимо знакомые, родные трели, напоминавшие о доме, о родной земле, куда им не суждено было вернуться; от таких песен в сердцах бывших солдат просыпались отчаяние и печаль.
- Опять эта треклятая птица! – выругался Оллах, - не угомонится даже в такой мороз!
В самом деле, весна-весной, но холода стояли жуткие, и перемен к лучшему не ожидалось.
- Что им сделается, - усмехнулся Ларел, - птицам и дуракам! С ними никогда не случается ничего плохого, хотя и те и другие всегда поют только одну – свою собственную песню…
Король, дремавший в углу, вдруг проснулся и, прислушавшись к отчаянно звучавшим трелям, спросил:
- Хотите, она перестанет петь?
Арреди и Элат ответили на слова короля ядовитыми усмешками:
- Эй, дайте ему лук и стрелы, он хочет отправиться в лес и подстрелить несчастное создание!
- Ах, будьте любезны, Ваше Величество, окажите нам эту милость!..
Король выпрямился и посмотрел на злобствующего Арреди-Лихо так, что тот подавился своими же словами. Потом он подошел к окну и тихо запел странную колыбельную, от которой совсем не хотелось спать…
- Тишина. Легли туманы,
Нет в ночи ни огонька.
Спи, пусть мчит в чужие страны
Душу сонная река.
Там ни горя, ни утраты,
Лето вечное звенит…
Баю-бай, мой друг крылатый,
Этот путь для всех открыт.
Баю-бай, покоя мало
В каждой и жизни и судьбе.
Но пускай в него, усталый,
Вдруг поверится тебе!
В жизни вещной, в жизни сущной
Все идем, как по ножу…
Баю-бай, на сон грядущий
Диво-сказку расскажу.
О надежде и удаче,
О далекой стороне,
Где от радости заплачешь
И утонешь в тишине,
Где откроешь тайну утра,
Гавань ночи, дверь зари.
Где легко молчать, и мудро
О бессмертье говорить.
Баю-бай… Легки оковы
Бренных тел, что сон сковал.
Но восходит солнце снова –
Путь потерян, ключ пропал
От дверей… но где те двери?
Не бранись и не страдай.
Надо только очень верить -
Ночь вернется. Баю-бай.
И Птица-Тоска замолчала, точно усыпленная колыбельной, которую она просто не могла слышать со своего насеста в Чаще. Это было чудо, произошедшее на глазах семерых, и в тот миг никто из них не усомнился в нем.
Что-то случилось со всеми. Элат и Арреди стали жестоки с Королем, а заодно и с Тоем, чья речь окончательно превратилась в пафосную и бестолковую; Оллах по несколько дней пропадал в Чаще. Бет-Медведь повадился спать сутками, Ларел, лихорадочно спеша, и не видя ничего вокруг, выстругивал из дерева фигурки странных существ, полулюдей-полузверей, Вишала отыскав старую раздолбанную лиру, дни напролет пытался извлечь из нее хоть какое-то подобие музыки.
Неизвестно, чего добивались Элат и Арреди, продолжая на пару изводить Тоя, но результат явно оказался не тем, какого они ждали. Однажды Грёза выкрикнул им в лицо со щемящим надрывом, как кричит смертельно обиженный ребенок:
- Я скоро уйду! Уйду в Волшебную Страну!
- Ну да, к своей королеве, - усмехнулся Элат, - так она тебя там и ждет! И кто же будет твоим проводником – этот лунатик?
- Хороша парочка! Один – полный дурак, второй - готовый вот-вот свихнуться и даже мечтающий об этом!..
Элат и Арреди еще долго перебрасывались ехидными замечаниями но Той, не отвечая им, гордо удалился в свой угол, который теперь делил с Королем.
- Ну, нет, так дело не пойдет – заметил Элат. – Один ненормальный – еще куда ни шло, но двое… Завтра же сведу этого «короля» в Чащу и там… оставлю его, - он усмехнулся, заметив неодобрительный взгляд Бета.
Ржавый на миг оторвался от своих поделок.
- А может быть он прав? Может это лучше всего - уйти?
- И ты туда же? – возмутился Элат.
Ларел жалко улыбнулся и снова принялся за свою резьбу. Вишала попытался поговорить с Тоем, но разговора не вышло, словно между ними стояла стена, через которую не докричаться друг до друга…
Этой ночью Вишале приснился потрясающе красивый сон о Волшебной Стране. Он видел дорогу, обычную, с камешками и травой на обочинах и мелкими белыми цветами… Впереди что-то ярко сияло, неизбывно маня и обещая, что там, у Недостижимого Горизонта, путник найдет все, что пожелает. По этой дороге шли двое – сумасшедший Король и Той-Греза. На миг оба оглянулись, улыбнулись Вишале, и продолжили путь, а он, понимая, что больше никогда не увидит их, обиделся - могли бы хоть подсказать, стоит ли идти, ведь они-то знают теперь…
Он проснулся разом, точно от толчка. Яркий сон сменился действительностью: Оллах и Бет о чем-то громко споря, стояли у закутка Тоя - шкуры откинуты, и видно было, что уголок пуст. Вишала поднялся и подошел к ним:
- Что случилось?
- Той и Король исчезли. И никто не слышал, как они уходили.
- Но только не через дверь, - заметил Арреди, входя в берлогу, - следов на снегу нет, да и замерзла она так, что бесшумно ее не откроешь.
Элат, сидевший в углу, хмуро взглянул на друга.
- И что все это значит? Я видел сон…
- И я тоже!
- И я…
- И мне приснилось…
- …как они уходили, - закончил за Бета Вишала. Оказалось – все видели одно; потрясенное молчание повисло в воздухе. Но ведь так не бывает… так просто не должно быть!..
Заметив валяющийся на шкурах в углу медальон Эллувин, Вишала поднял его и спрятал подальше.
- В Бездну все тайны и чудеса. - Арреди хищно улыбнулся одной из тех улыбок, что так шли ему. – Мы чужие в чужой стране. Никто здесь не пожалеет нас, а если мы станем жалеть других - что это будет за жизнь?..
Слова его стали пророчеством. Никто не собирался жалеть их и Чаща вновь показала свой норов, превратившись в ту же непримиримую, полную злобы сущность, какой была до этого. Шестеро взялись за старое.
Всегда рядом.
|
| |
| |
| Lita | Дата: Пятница, 13.07.2012, 18:19 | Сообщение # 3 |
|
Друг
Группа: Администраторы
Сообщений: 9617
Награды: 178
Репутация: 192
Статус: Offline
| Это был довольно большой и на удивление плохо охраняемый обоз. Разбойники без труда устранили четырех охранников. Впрочем, вскоре стало ясно, почему их так мало: купец - хозяин обоза, не вез ни дорогих тканей, ни золота, ни камней, ничего привлекательного и, скорее всего, плохо платил охране. В двух повозках лежали ржавое железо и старое, неузнаваемо покореженное оружие.
- Хлам, - холодно и спокойно сказал Элат и потянулся к кинжалу, еще не попробовавшему сегодня крови, - может какому кузнецу и сгодится, но только не мне.
Его глаза отыскали купца, стоявшего спиной к борту возка, в котором он ехал. Купец сохранял достоинство и самообладание несмотря ни на что.
- Ты должен заплатить за это и тогда мы, может быть, отпустим тебя.
- У меня ничего нет. Только это… - купец кивнул в сторону повозок с железным ломом.
Тут же словно в ответ на его слова раздался визг и через мгновение Арреди, шаривший в защищенном полукруглым тентом возке, выволок оттуда золотокожую девушку в хорошенькой хоть и сильно потрепанной меховой шубке.
- А это кто? Твоя дочка?
Купец сморщился:
- Нет. Моя рабыня.
Элат внимательно посмотрел на купца, потом перевел взгляд на рабыню.
- Я вижу, она дорога тебе... не будешь против, если мы оставим ее у себя?
Купец помрачнел, но не сказал ни слова.
- Ты это серьезно? – удивился Арреди, - на кой тебе вдруг понадобилась рабыня, когда самим есть нечего?
- Заткнись, - мягко, почти нежно сказал Элат и Арреди умолк, сообразив, что выставил их дураками, - я, конечно, пошутил, но если у тебя и в самом деле больше ничего нет, ты умрешь.
Купец, наконец, отлепился от возка.
- Я знаю таких, как вы, - усмехнулся он без тени страха, - вы все равно не оставили бы мне жизни.
Таких людей и такую смелость они тоже встречали в своей недолгой разбойничьей жизни… Арреди шагнул к купцу, поднимая клинок, но чья-то рука легла ему на плечо, остановив на полдороге.
- Нет, - сказал Оллах, - я беру ее, а он пусть идет.
Арреди уставился на него так, словно на месте Оллаха стояла Младшая Сестра, Госпожа Смерть в облике Дамы Рока – кошмарного вида старухи с желтым лицом и когтями.
- Ты что, успел влюбиться в эту девку? Да здесь и смотреть-то не на что!
Он не соврал – девушка было чудовищно худа, так что и шуба не могла скрыть этого.
- Это мое дело. Она нужна мне, и я буду заботиться о ней сам.
Лихо не сразу нашел, что ответить. Вставив клинок в ножны, он отвернулся:
- И в самом деле… забирай свое железо и уходи.
Было странно, что он согласился с Оллахом так быстро, и даже Элат, по прозвищу Тень, который никогда ни с кем не спорил, но всегда получал то, что хочет, не стал возражать против того, чтобы отпустить купца.
- Как тебя зовут? – спросил он девушку, что, дрожа, ожидала своей участи.
- Сора, господин, - тихо, как пищит полузадушенная мышь, ответила она, - меня называют Сора, но это ненастоящее имя.
- Какое же настоящее?
Видно, что-то понравилось ей в лице разбойника, что-то дало ей надежду, и девушка вдруг улыбнулась и ответила без страха и отчаяния:
- Лиловый Цветок, господин. Это мое настоящее имя.
Купец рванулся к ней, сжав кулаки, и бешено сверкая глазами, но наткнулся на преградившего ему дорогу Элата.
- Глупая девка… ты так и останешься навсегда рабыней! – яростно бросил хозяин обоза.
Кажется, никто кроме Элата не обратил внимания на его слова. Неизвестно, хорошим ли он был солдатом – разбойник из него получился хороший.
Присутствие женщины меняет любое жилище. Можно злиться, можно запрещать женщине делать то, что близко к ее предназначению, можно даже бить ее – от этого ничего не изменится. Берлога по ее желанию станет дворцом, а дворец – берлогой…. Рабыня Сора внесла свой вклад в превращение их временного жилища в нечто достойное человека. Вишала и Бет ответили ей на это благодарностью, Ларел равнодушием, Элат – презрением, Оллах – заботой и вниманием, Арреди – яростью.
Чаща снова стала щедрой к шестерым. Никто не мог объяснить этого, но никто не искал объяснения. Оллаху оказалось не до этого – странная рабыня все больше занимала его. Девушка не была красивой, тощая с коротко обрезанными волосами и скуластым лицом. Он так и не смог понять, что заставило его заступиться за рабыню.
Познакомившись со всеми более или менее, и прижившись в тех условиях, которые были, наверное, не худшими в ее жизни, она стала смелее и однажды вьюжным вечером раскрыла перед ними свой дар.
Оллах сидел у огня, слушая рассказ Ларела; Сора, закутавшаяся в шкуры, прижималась к его плечу.
- А однажды моя невеста попросила достать ей цветок, один из тех, что растут высоко в горах… Как странно, я готов был отдать ей гораздо больше, но он захотела всего лишь цветок…
- Вовсе не странно, господин, - заметила Сора, почти никогда не встревавшая в их разговоры, - Цветок с гор – знак подлинной любви.
Ларел впервые посмотрел на нее с интересом:
- Оказывается, ты знаешь о любви?
- Как знают все, даже тот, кто не любил… вы не верите мне, господин? – она высвободилась из вороха шкур и поднялась на ноги, - тогда я должна показать вам. Вы рассказали о любви и цветке – я расскажу о них же, но не словами.
Она встала посреди берлоги, огляделась внимательно и чуть тревожно, задумчиво прошлась, точно ощупывая земляной пол ступнями, и вдруг повела плечами, вскинула руки, взрываясь каскадом жестов, легких, скользящих шагов, похожих на взмах крыла бабочки, намеки и недомолвки
Это был танец, совершенный, неистовый, для которого не нужна музыка. История Ларела, рассказанная движениями танца, говорила о том, что любовь – это цветок и никакие дары не подходят ей лучше, чем цветы земли и верность…
Хорошо это или плохо, но танец быстро закончился. Девушка юркнула обратно в ворох шкур, уставшая от того, что сотворила здесь и сейчас, превратив берлогу в огромный мир, где было место для всех.
- Теперь понятно, - Элат первым нарушил молчание, так как никто другой не мог решиться на это, - понятно, почему он так не хотел терять ее, этот купец, и так взъелся, когда рабыня назвала тебе, Черный, свое настоящее имя.
- Что?.. – Оллах с трудом вернулся в реальность, как и остальные, даже бешеный Арреди был зачарован танцем, - о чем ты говоришь?
- О том, что рабы в этой стране имеют два имени – для всех и для своего господина, который согласится заботиться о них, и к которому они привязаны. Свое настоящее, «хозяйское» имя, раб называет другому человеку, когда желает сменить хозяина, если тот не мил ему. За это раб платит высокую цену, но это его право… странные здесь все же порядки!
- Выходит, она сама выбрала меня? Я ей понравился?
Элат скривился:
- Такие вопросы надо задавать ей, а не мне.
Сора, вновь прильнувшая к плечу Оллаха, опустила глаза.
- Да, господин. Старый хозяин обращался со мной хорошо, но он не любил меня. Я хочу, чтобы меня любили.
…Вот так – и за это, за эти слова можно отдать полмира и никто и ничто, даже издевательский хохот Элата, не могло этого изменить.
Бесконечная весна сыпала крупными снежными хлопьями, мало похожими на обычные снежинки. Легкие, танцующие, они ловили ветер и порхали как мотыльки, не желая опускаться на землю, где каждый может сломать, разрушить их хрупкую красоту. Может потом солнце все же пригреет, и они растают, и кто знает, не оживет ли в звоне чистых ручьев их бессмертная суть – жажда танца…
- Я никогда раньше не уходила от своего хозяина, - рассказывала Сора, - это право рабов, менять хозяев, но оно у нас лишь одно.
- Расскажи, как ты научилась танцевать, - попросил Оллах.
- Я не училась, господин, это жило во мне от рождения. Когда я была простой рабыней, что-то заставляло меня бросить работу ради танца. Вначале меня наказывали, но потом хозяину пришло в голову, что это может иметь какую-то ценность. Он привел меня к одному человеку, знатоку таких вещей и тот, увидав как я танцую, немедленно предложил хорошую цену, целое сокровище. Но мой хозяин отказался продавать меня, он понял, что никакая цена не будет достаточной за такое. Если бы это еще приносило мне благо! Я очень быстро потеряла надежду когда-нибудь получить свободу. Хозяин может освободить раба, если тот стар или уродлив, или если раб сумеет выкупить себя. Я не могу не танцевать – а те, кто видят танец, уже не могут жить без него. Я никогда не пыталась бежать…
- Почему? – спросил Бет-Медведь, - разве у тебя не было для этого ни одной возможности?
- Была. Я могла уйти в смерть. Однажды заболела так сильно, что не поднималась с постели – можно было бы не принимать лекарства и тогда бы все закончилось очень быстро. Но я хотела жить много сильнее, чем стать свободной. Потом, выздоровев, я станцевала в честь Той, Что Приходит За Всеми, и мне показалось, что она улыбнулась мне…
С того дня, как Сора поселилась в Берлоге, заняв место Короля, Чаща ни в чем не отказывала шестерым. Она словно платила им некую дань, платила дичью, выходящей на охотника, затишьем без гроз и бурь, обычных для этой земли.
Сора танцевала, не нуждаясь в особом настроении и музыке. А любовь, наверное, с первого дня и взгляда связала Оллаха и Сору, но никто не обсуждал этого. Только Арреди-Лихо однажды высказал гнусное предположение, и Оллаха с трудом оттащили от него здоровенный Бет-Медведь и Вишала. Полученных тумаков Лиху вполне хватило, чтобы понять – есть вещи, которых нельзя делать ни при каких обстоятельствах…
Сора-Лиловый Цветок не казалась несчастной. То ли она, и в самом деле, попадала и в худшие переделки, то ли Оллах-Черный умел успокоить ее – ласковым словом и той заботой, которой окружал ее. Достав хорошую медвежью шкуру, он принялся шить ей теплую одежду. Девушка помогала ему – у нее все получалось с первого раза, и к ней охотно присоединился Бет-Медведь. Те три дня, что они занимались шитьем, были полны радости и смеха. В итоге из одной шкуры вышел и полушубок, и шапка, и рукавицы.
- Я был когда-то портным, - объяснил Бет, – и хорошим портным, надо думать. По крайней мере, моя семья не бедствовала.
- У тебя есть семья? – удивился Вишала.
- Ну, еще бы! А ты думаешь, дожив до моих лет не найдешь ни времени ни желания для создания семьи? Думаешь одному - лучше?
- Ничего я не думаю, - отмахнулся Вишала, - просто ведь… семейных в нашей стране не берут в армию.
Руки Бета замерли, выпустив иглу.
- Не берут, это верно… но я пошел, вот взял - и пошел. Потому что одному и в самом деле не лучше, особенно когда дом твой превратился в руины, а память в Чащу, где воют ветер и волки…
Птица-Тоска молчала, Сора танцевала, а Оллах все меньше времени проводил в Чаще. Вишала часто доставал медальон, смотрел на Эллувин и думал о ней, как о чем-то очень хорошем… ведь у каждого человека должно быть что-то хорошее, о чем он мог бы думать! Однажды он простудился и заболел. Некому и нечем было лечить его, он просто лежал на шкурах и ему снились странные, один прекрасней другого, сны, уводившие его душу все дальше и дальше. После одного из таких снов он очнулся, когда что-то прохладное коснулось его лба.
Это была Сора, положившая мокрую тряпицу на его пылающий лоб.
- Не надо, - сказала рабыня, - не уходи далеко.
Она осторожно вынула из пальцев Вишалы медальон, закрыла его и повесила ему на шею.
- Она прекрасна, но ее красота не для того, чтобы провожать душу в страну мертвых.
- Я знаю, - сказал он, - Эллувин прекрасна, но жизнь еще прекраснее.
Сора помогла ему сесть, облокотившись спиной о стену берлоги, и поднесла напиться. А потом она танцевала для него, и с каждым движением ее танца в тело Вишалы вливались силы.
Прислонившись к двери, за танцем ее наблюдал хмурый Арреди. Несколько дней назад они остановили изрядный воз с вином и как всегда поделили добычу. При этом Ларел отдал свою долю Арреди, а тот и не подумал делиться с остальными, и со вчерашнего дня был изрядно пьян. Вино что-то делало с ним, развязывая язык, и, заставляя говорить зло и яростно, так, что от его слов становилось темно и пусто.
- Жизнь… жизнь не стоит того чтобы жить, если не умеешь взять у нее все, что тебе нужно, - сказал он. - Жизнь это всего лишь большая свара, грязная склока, драка за блага мира. Но это я еще мог бы понять…
Шатающейся походкой он подошел и крепко взял Сору за плечи и встряхнул:
- Почему ты смеешься?.. Ты думаешь, это смешно? Я был жертвой и охотником, но это – одно, потому что и те и другие слепы в своей борьбе за место под солнцем. Ненавижу… как же я все это ненавижу!
Он оттолкнул от себя Сору, и не думавшую смеяться, отвернулся и вышел, хлопнув дверью, и только слова его еще долго висели в воздухе горечью черного дыма.
Вино не шло на пользу Арреди. Прежде он был весел и зол, теперь же – зол и мрачен, и не оставлял Сору в покое придирками и странными вопросами. Оллах, как мог, защищал ее, но Арреди было уже все равно. Вино словно стерло в нем некую черту, за которой нет ничего, кроме той самой Бездны. Однажды, не сговариваясь, оба они, Арреди и Оллах, ушли в Чащу, и вернулся оттуда только Черный, порядком побитый, с синяками и ссадинами, но вполне живой. На вопрос Элата, куда он подевал Арреди, Черный ответил, что тот остался в Чаще и Чаща позаботится о нем. Элат посмотрел на него исподлобья, и вышел за дверь.
Вернулся он через несколько часов с пьяным вдребезги Арреди, который пел грязные куплеты и ласково называл своего проводника «милашкой». Невесть как Элат уговорил его лечь спать, и через несколько минут беспокойство Арреди сменилось крепким бездумным сном.
Убедившись, что он спит, Элат снова подошел к Оллаху.
- Уходите. Вы ведь собираетесь уходить? Так сделайте это поскорее. Есть такие люди… то, чего они не понимают, сводит их с ума.
- Ты думаешь, ему обязательно станет лучше, если мы уйдем?
- Обязательно, уж поверь мне. Ты больше не товарищ нам - у тебя появилась надежда, а у нас ее по-прежнему нет.
- Мы уйдем, - подошедшая Сора взяла Оллаха за руку, - где-нибудь в этом мире найдется местечко и для нас. Пусть ты не похож на жителей этой страны, как и я, но дело вовсе не в цвете нашей кожи.
Так они ушли – без цели и надежды, без карты и точного знания – куда идут. Разыгравшаяся буря спрятала их следы, так что никто уже не смог бы отыскать их. Но никто и не искал. А на следующую ночь после их ухода в Чаще зло и яростно выли волки.
Всегда рядом.
|
| |
| |
| Lita | Дата: Пятница, 13.07.2012, 18:20 | Сообщение # 4 |
|
Друг
Группа: Администраторы
Сообщений: 9617
Награды: 178
Репутация: 192
Статус: Offline
| Удача снова отвернулась от обитателей Чащи, которая больше не желала их кормить. Весна окончательно превратилась в зиму и из-за жестоких холодов дорога обезлюдела. Ларел, как и прочие, доведенный до отчаяния, как-то заметил что пять – несчастливое число, за что едва не получил по зубам от обозленного Арреди.
О какой удаче можно говорить, если однажды им, поставившим яму-ловушку на медведя, пришлось вытаскивать из нее человека?
Худой оборванный, изможденный бродяга, остатки одежды которого говорили о его прежнем благосостоянии, невесть как ухитрился свалиться в медвежью яму, счастливо миновав воткнутые в ее дно колья. В яме темнокожий коротышка провел несколько дней до оттепели, когда разбойники наведались в Чащу.
Арреди страшно ругался, когда Ларел, Вишала и Бет притащили бродягу в пещеру.
- Этого еще только не хватало! Кто будет кормить его и смотреть за ним?
- Не кричи, - поморщился Бет, - какая тебе разница? Уж тебя-то точно не заставишь.
Арреди разразился новой бранью, а Элат, вернувшийся с охоты (не так давно он завел привычку охотиться в одиночку) взглянул на оборванца и сказал:
- Да пусть. Может, хоть от этого будет польза.
Он ошибся. От незнакомца не было, да и не могло быть никакой пользы. К вечеру он немного пришел в себя, и, посмотрев на окружающее ясными глазами, спросил:
- Где я, добрые люди?
Арреди оскалился:
- А ты не видишь? Это же заколдованный замок!
Человек переводил взгляд с одного на другое, точно ожидая ответа от вещей, и, не дождавшись его, вздохнул и представился:
- Меня зовут Нимхе. Я художник.
- Ты находишься в лесу, - сказал Элат, словно и не заметив довольно-торжествующего взгляда Арреди, говорящего «Ну, кто был прав?» - правда, никто из нас не знает, что это за лес. Мы называем его просто Чаща.
Художник Нимхе наконец-то разглядел цвет их кожи.
- Э-э-э, да вы не здешние… Впрочем, я тоже.
- Чего же ты искал в такую погоду в такой глуши?
- Я искал тайны. Где-то тут живет удивительная птица, голос которой пробуждает память о том, чего никогда не было. Я хотел послушать ее песни и нарисовать то, что услышу в них.
Лицо Арреди стало скучным.
- Еще один безумец, - произнес он совершенно равнодушно, - еще один… не многовато ли будет?
Никто не ответил.
Пятеро не знали, что теперь делать с художником. Он не был так безумен как Король Далекой Страны, но оказался нищ, как и он. Все его состояние заключалось в кипе листов бумаги, остро отточенном черном карандаше, да ластике, стирающем нарисованное. О последнем он говорил:
- Порой мне кажется, что ластик способен стереть любой штрих из любого дня моей жизни, превратив черное в белое, но по-моему пробовать не стоит, ведь неприятности не даются просто так.
- Ну да, - не преминул поиздеваться Арреди, - тогда возьми эту свою штуку и сотри тот эпизод, в котором ты, как безмозглое животное, провалился в звериную яму.
- Моя невнимательность - только моя вина, а не судьбы. Почему же я должен что-то делать с этим?
Два дня он провалялся на волчьей шкуре, слишком слабый, чтобы двигаться, а на третий начал подниматься на ноги. И, наверное, он что-то понял по тем коротким фразам и взглядам, которые Аррели и Элат порой бросали на него, потому что однажды, вернувшись с очередного налета, они нашли в котелке свежесваренную похлебку... Художник, все еще плохо стоявший на ногах, занимался готовкой.
Готовил Нимхе хорошо, никто не мог сказать теперь, что от него нет никакой пользы.
На пятый день его пребывания в пещере снова запела Птица-Тоска. Художник, отмывавший загаженный котел, поднял голову.
- Это она… Та птица, что открыла мне тайну.
- Я-то думал, что вся дурь вышла из тебя вместе со слабостью, - Арреди зло сплюнул, - но вижу, тебе нужна хорошая взбучка.
Художник побледнел и, сжав кулаки, двинулся на обидчика… со стороны это могло показаться смешным - низкорослый человечек с черными от копоти руками угрожает верзиле на голову выше себя, наглому, уверенному в своей безнаказанности.
- Ты хочешь ударить меня? Это принесет тебе радость? – голос художника не дрожал, и ясно стало, что побледнел он не от страха, а от гнева.
- Не знаю, но попробовать хочется, - усмехнулся Арреди-Лихо, - разве тебя никогда не били?
- Жизнь меня била. Судьба и Рок давали мне нимало оплеух. А люди… ни один из них не прикоснулся ко мне и пальцем.
- Правда? – заботливо осведомился Арреди, - тогда надо это исправить!
- Тебе что, заняться нечем? – произнес Элат мягко и тихо - той мягкостью, за которой всегда стоит угроза.
- А тебе какое дело? Тебя я не трогаю.
- Не трогай и его.
Лихо развел руками:
- Ой, как мне страшно!..
- Сейчас будет, - Бет-Медведь поднялся со своего места, потирая руки, - эй, Ржавый, не хочешь мне помочь?
Желтые глаза Ларела вспыхнули.
- С удовольствием!
Назревала драка, и назревала она давно. Арреди в последнее время просто напрашивался на взбучку…
- Ладно, я пошутил! – он отступил, мгновенно оценив свои шансы, - эй, ты, отправляйся к своим котлам!
С видимой небрежностью он толкнул художника, тот отлетел к стене и рухнул навзничь на кучу всякого хлама. Рухнул, чтобы больше уже не подняться. Бет медведь подошел к нему и грязно выругался – из-под спины лежавшего с открытыми глазами человека растекалась кровавая лужа. Падая, художник наткнулся на длинный шип брошенного в груду хлама сломанного подсвечника…
Наверное, это была судьба… рану перевязали, но ничем больше они помочь раненому не могли. Птица-Тоска пела, не умолкая ни на миг. Пятеро уходили и возвращались, Арреди без обычной злобы говорил, что лучше бы им, вернувшись однажды, найти в берлоге мертвеца, но Нимхе все никак не умирал. Хотя и жизнью назвать это было нельзя. Он ничего не ел и не пил три дня, медленно приближаясь к Последнему Порогу.
Однажды Ларел подошел к нему с пачкой серой бумаги – ту, что была у Нимхе, давно уже сожгли в очаге. Увидав бумагу в его руках, раненый казалось, ожил и вопросительно взглянул на Ржавого.
- Ты говорил, что художник, - сказал Ларел, - нарисуй мне что-нибудь.
Нимхе жадно схватил бумагу и карандаш из рук Ларела и принялся лихорадочно чиркать на листках. Никогда до этого не видевший человека, измученного жаждой творения, Ларел поразился. Казалось, сейчас для Нимхе не существовало ни боли, ни голода, и ничего на свете. Он рисовал так быстро, что наблюдавший не успевал понять, что же нарисовано и так же быстро стирал и вновь принимался рисовать…
Рисунки вышли странные: солнце и луна на одном небосводе, свеча и мотылек, цветок в руках ребенка, и вроде бы два сердца в двух ладонях. Обо всем нарисованном можно было сказать так – вроде бы. Штрихи не всегда складывались в понятную картинку.
- Что это? – спросил Ларел, поднимая брошенные художником бумаги.
- Это? Это и есть тайны.
Ларел смотрел на его рисунки долго, пристально, и вечером подошел с ними к Вишале.
- Глянь, - он протянул товарищу последний листок из толстой пачки. В неверном свете краденых свечей линии и штрихи на рисунке слагались в портрет, и это была она, Эллувин, Свет Сердца. – Разве художник видел ее хоть раз? Ты показывал ему медальон?
- Нет, - покачал головой Вишала, возвращая листок, - он не видел Эллувин. Может, портрет написан с кого-то другого?
Но Ларел не ответил – он уже сидел рядом с художником Нимхе и что-то говорил ему…
Ночью Птица-Тоска вскрикнула последний раз, точно прощаясь, и замолчала. Проснувшись, они увидели, что Нимхе умер.
Надо было хоронить художника, а земля еще не настолько оттаяла, чтобы выкопать глубокую могилу, да и идти в лес никто не хотел. Арреди и Элат сразу отказались от такой работы; Бет-Медведь, Ларел и Вишала, соорудив волокуши и, прихватив кирки и лопаты, потащили мертвого в Чащу.
- Отнесите подальше и бросьте, - посоветовал Арреди, но никто не стал его слушать.
На то, чтобы найти место и выкопать приличную могилу, ушло полдня. Ларел достал из кармана и положил на грудь художнику пачку листов - его рисунки.
- Это… неправильно. Он тратил силы на свою мазню, вместо того чтобы беречь их. Но ведь жизнь дороже всего, особенно когда ее мало!
- Он выбрал сам, - сказал Вишала, - разве это был плохой выбор?
Ларел словно и не услышал его.
- Идите, - сказал он, - я засыплю его и догоню вас.
Вишала и Бет послушались.
Ржавый не догнал их – ни в тот день, ни на следующий. Они даже ходили искать его, но следы оказались затоптаны, к тому же там оказалось немало звериных. Чаща вела себя как капризная женщина, то давая изобилие, то отнимая последнее. Наверное, это всегда было в ее характере.
Пропустив слишком хорошо – для четверых – охраняемый обоз, они дождались следующего. Но когда разбойники с гиканьем и свистом выскочили на дорогу, останавливая ярко раскрашенные кибитки, сразу стало ясно, что это не торговый обоз. Нелепые смеющиеся рожи и неведомые звери, намалеванные на тентах кибиток, словно издевались над незадачливыми разбойниками, остановившими бродячий цирк.
Пара уродцев и тройка тощих гимнастов таращились на напавших. Пока до них доходила суть ситуации, в которую они попали, карлик – хозяин балагана спрыгнул на землю, отворил ближайшую клетку, и взял за ошейник черного древесного кота. Хищник бил хвостом и взрыкивал, пожирая разбойников яростным взглядом золотисто зеленых глаз.
- Эй, вы! - с вызовом крикнул карлик, - сейчас же убирайтесь с дороги! Мы бедные артисты, с нас нечего взять!
- Что, настолько бедные? – попытался бравировать Арреди.
- Как раз настолько, красавчик. Моя кошечка любит таких, как ты.
- А я не люблю, когда мне угрожают! Или ты думаешь, что твоя кошечка спасет тебя?
Карлик усмехнулся.
- Файе, ару! – приказал он и отпустил зверя.
Кошка рванулась, зазвенела цепь, соединявшая ее ошейник с оставшейся на повозке клеткой… цепь была длинна, ее бы наверняка хватило, но в последний миг карлик зацепил одно из звеньев за стальной крюк на борту повозки, и когти хищника на волосок не дотянулись до груди Арреди.
- Ну, как, дошло?
Арреди, бледный как луна, стоял в оцепенении. Он не успел не только поднять клинок, но и шевельнуться…
- Ты прав, почтенный, - подал голос вечно спокойный Элат, - мы ошиблись и уходим. Продолжай свой путь, а мы продолжим свой.
Карлик спокойно потянул хищника за цепь, возвращая его в клетку.
- Пошли, - Вишала толкнул в бок Бета-Медведя на лице которого застыли смесь страха и изумления, пополам с восхищением, - да что с тобой?
Фургоны и кибитки снова двинулись, все кроме одной, возле которой Карлик препирался с тощим гимнастом. Колесо ее попало в яму.
- Эй, подожди! – Бет рванулся к карлику так, словно от этого зависела его жизнь, - у вас в труппе есть силач? Ну, человек, который бросает и поднимает большие гири и тоненьких девушек?
Карлик посмотрел на него с интересом:
- У нас нет силача… хотя, с другой стороны, гирь и девушек тоже нет.
- Но тогда, - Бет явно волновался, - может быть, вы возьмете меня? Даже не силачом – простым слугой?
Карлик не удивился, удивился Вишала:
- Да ты что? С ума сошел?
Бет и вправду смотрел на него взглядом сумасшедшего.
- Подумай сам… их же никто не трогает, хотя они не похожи на других. Мы будем в безопасности!
- О безопасности можно только мечтать, - усмехнулся карлик, - безопасность – миф, как и свобода. Вообще-то у нас наверняка найдется что-то похожее на гири, да и подходящих девушек подобрать нетрудно.
Они смотрели друг на друга, Бет-Медведь и карлик, так, словно между ними вдруг возникло понимание. Разбойник улыбнулся и, бросив оружие, встал рядом с повозкой.
- Ну, что тут у нас?.. – он примерился, ухватил колымагу за борт, напрягся и подтолкнул. В несколько рывков колесо, попавшее в яму, было освобождено и повозка двинулась по дороге вслед за остальными. Разбойник, не дожидаясь повторного приглашения, уселся на борт, и чуть смущенно махнул рукой Вишале и вставшим рядом с ним Арреди и Элату. Бродячий цирк скоро скрылся за поворотом, и только едкая дорожная пыль еще долго висела в воздухе.
- Вот и все, - сказал Элат, - нас больше нет. Нет бывших солдат, которые стали разбойничьей ватагой.
- Что же есть? – непонимающе сощурился Арреди.
Человек по прозвищу Тень не улыбнулся:
- Ты, я и он. Каждый на своей стороне, со своими надеждами и желаниями, - он глянул на Вишалу, - разве не так?
- Так. Но одно ты забыл – каждый из нас по-прежнему хочет вернуться на родину, любой ценой.
- Все равно, - повторил Элат словно для самого себя, - нас больше нет. Есть только один, один и еще один.
Всегда рядом.
|
| |
| |
| Lita | Дата: Пятница, 13.07.2012, 18:22 | Сообщение # 5 |
|
Друг
Группа: Администраторы
Сообщений: 9617
Награды: 178
Репутация: 192
Статус: Offline
| Это и был конец, хотя они могли сделать еще что-то, и, конечно же, попытались. Но много ли сделаешь втроем, особенно если с недавних пор охрана обозов увеличилась вдвое? Кроме того, у них просто пропало желание грабить. Сокровищ, уже лежавших в берлоге было достаточно, никому не нужных сокровищ, а жизнь – она ведь дороже всего на свете.
А потом купец, у которого они забрали рабыню Сору, оставив все остальное вместе с жизнью, навел на них стражей. Они устроили ловушку, в которую трое и попались, попытавшись ограбить с виду совершенно беззащитный обоз.
Смуглые стражники оказались достаточно опытными, чтобы взять разбойников живьем и после обнаружить и их берлогу.
…Наверное, это было правильно, все, что у них теперь осталось - их собственные жизни.
- Глупость, - Элат мерил шагами полутемную каморку, куда их бросили (равнодушные каменные стены, решетка на единственном окне и сырость), - наша глупая жалость нас погубила! Не стоило отпускать того купца. Эти золоченые скряги иногда так привязываются к своим безделушкам, что приходят в ярость, теряя их.
- Брехня, - сказал Арреди, - треклятые стражи разорили нашу берлогу… мне, конечно, жаль моих сокровищ, но не настолько же! В конце концов, кто не знает, что золото и серебро в этом мире вечно переходят из рук в руки?
- Это ты сейчас так говоришь, потому что всегда был нищим и не успел привыкнуть к богатству. Не иметь ничего – это твое обычное состояние. Тот, у кого нет руки или ноги, привыкает жить без них. Тот, кто всегда был полноценным и вдруг стал калекой, не скоро привыкнет к этому.
- Ну, ты сравнил, - устало потянулся Арреди, - по-твоему, богатство – это как рука или нога?
- Похоже. Его так же больно терять.
…Арреди и Элат еще долго разговаривали, решая, что здешний строгий закон сделает со всеми ними. Едва ли конечно их простят, но все-таки это была не Чаща, непредсказуемая и коварная, а люди, такие же, как и они. Два раза в день узникам приносили пищу, четырежды в день сменялась стража, и это было все, что происходило в их мире. Как назвать то состояние ожидания на краю, в котором они застыли? Может быть, это и есть настоящий покой, потому что тот, кто примирился со своей судьбой, уже ничего не боится.
Впрочем, до примирения им было далеко. Арреди то и дело начинал беситься и, подходя к двери, поливал стоявших за ней стражей самой грязной бранью, какую знал. Стражи оставались безучастны. Элат после той первой вспышки сохранял равнодушное спокойствие, а Вишала молча сидел в углу.
Делившие беседу Арреди и Элат – и тот и другой отчего-то очень неохотно разговаривали с Вишалой – все больше казались ему похожими как братья. Он проводил время, вспоминая разное и порой глядя на Эллувин – разбойнику удалось припрятать медальон до того, как всех троих тщательно обыскали и отняли все, что можно.
Однажды ночью он проснулся от странного, невозможного звука – в темноте тюремной камеры пела птица. Через миг он понял, что голос доносится из-за зарешеченного окна и что это снова она, Птица-Тоска. Голос нес в себе столько человеческих интонаций, что можно было понять, осознать слова, человеческие слова в птичьей песне:
Все знаешь ты, ничего ты не знаешь,
Потерян, слаб и устал.
Надежда уйдет, и снова ты станешь
Искать, где ее потерял.
Тропа, проложенная другими,
Мечты, что растерты в прах…
Но хочешь ли ты написать свое имя,
Имя – на облаках?
Скажи себе, кто ты, коль силы хватит
Понять и принять ответ.
Да, ты не герой, но, конечно мог стать им,
Вынеся сотню бед,
Страданьями мог гордиться своими,
Шрамами на руках…
Так хочешь ли ты написать свое имя -
Имя – на облаках?
Ты мог быть всем, и еще сумеешь
Все получить, что просил.
Но стать придется чуточку злее,
Иначе не хватит сил.
Придется быть жестче с собой, с другими,
И словно одеться в лед…
…Но хочешь ли ты написать твое имя
Там, где любой прочтет?
Вишала и не заметил, что вышептывает слова и холодный голос, прозвучавший из темноты, заставил его вздрогнуть:
- Имя на облаках – и как ты до этого додумался? – Элат смотрел на него и даже в темноте Вишала чувствовал тяжесть его взгляда.
- Я не додумывался… Это все Птица. Вот, снова, слышишь?
Никто не знает, зачем тебе это,
А сам ты не хочешь знать.
Есть право и правда, есть голос и эхо,
Память и тишина,
Сто истин… нужны ли тебе сто истин
Или звезда в руках?
Если проще всего написать свое имя –
Имя – на облаках?..
- Никто не дал тебе прозвища, - дослушав, сказал Элат, – потому что они прилипают к тому, кто сам зовет себя не по имени. Но я назвал бы тебя Простаком или Глупцом.
- Почему…
- Спи, - оборвал все разговоры Элат, - не нужно больше песен.
Вишала и в самом деле уснул, ожидая, не зазвучит ли снова за окном голос Птицы-Тоски…
Долгим его сон не был. За час до рассвета каменные стены пошатнулись, земля дрогнула и глухо застонала, точно жалуясь на нелегкую судьбу... Вишала и Элат проснулись от вопля Арреди придавленного упавшей с потолка каменной глыбой. Стены кренились, шли трещинами и разваливались на куски, где-то кричали люди, задняя стена темницы зияла огромной дырой в которою свободно мог пройти человек. Увидев это, Элат попытался достать Арреди из завала, рискуя ежеминутно оказаться на его месте… Вишала не успел броситься на помощь, как Элат вынырнул из облака пыли с перекошенным лицом и окровавленными руками, и зло толкнул Вишалу к выходу. Пришлось подчиниться. Землетрясение продолжалось, у одних отнимая все, другим же давая возможность начать все заново.
Каменная стена вокруг тюрьмы тоже рухнула, хаос и паника помогли двоим не попасться в лапы стражей. Этой ночью все были одинаково черны – и здешние жители, и бывшие солдаты, сбежавшие из темницы.
Скоро наступил рассвет, и земля перестала вздыхать и постанывать. Доскакавшие на пойманных во всеобщем хаосе лошадях до окраины города, они отпустили животных. Отсюда, от похожего на рваную рану оврага, в котором они скрывались, пока не ушли в Чащу, дорога была известна. Обобрав чьи-то силки, беглецы развели огонь, и пообедали нежным вкусным птичьим мясом. Оба понимали, что хотя граница их страны близко, это вовсе не значит, что им повезет вернуться домой. Но надежда… разве когда-нибудь она умирает раньше, чем перестанет биться человеческое сердце?
Они пробирались где ползком, где бегом, натыкались на стражей и уходили почти чудом, они воровали и обирали одиноких путников – не ради богатства, а для того чтобы выжить. За это время земля содрогалась еще трижды и, может быть, это помогало беглецам, как помогло впервые. В конце концов, надежда вела их, надежда и злость, и так, оборванные и злые, голодные и исхудавшие донельзя, они добрались до границы и остановились на последний привал, перед тем как решить – рискнуть ли идти дальше или остаться на расстоянии взгляда от всего, что когда-то любили.
- Нам больше нечего терять, - сказал Элат, грея руки у костра.
- Можно попробовать обмануть стражей на границе, - Вишала нашарил на груди медальон и открыл его, чтобы взглянуть на Эллувин. Странно, она не показалась ему такой уж красивой… Может он просто привык?
Элат пристально смотрел на медальон Вишалы, и вдруг протянул руку:
- Дай мне.
Вишала удивился. Элат никогда ни о чем не просил его… поэтому он без колебаний протянул ему просимое. Человек по прозвищу Тень глянул на Эллувин чуть искоса, щурясь, словно от яркого света, и вдруг с размаху швырнул медальон в костер. Вишала замер, не понимая, а Элат, убедившись, что он не полезет в огонь голыми руками, довольно кивнул.
- Вот так, Вишала-Простачок. Не нужна она тебе. И нечего было любоваться на нее, когда надо думать о выживании. Не на что там любоваться.
- Даже если и так, - Вишала, отмерев, взял хворостину и, сунув в огонь, стал ворошить горячие угли, выискивая медальон, - чем это мешало?
- Да ни чем. Просто отвлекало… И каждый кто ее видел начинал думать – а вдруг?.. Конечно, это разное «вдруг», для каждого – свое. И вот что вышло – всяческие бесполезные чудеса, вроде надежды. Не понимаешь?
Вишала действительно не понимал… но когда со всей возможной осторожностью он стер копоть с лица Эллувин и увидел – она совсем не красива, ему не показалось, вот тогда понимание шевельнулось в его душе. Шевельнулось и затихло, до времени.
Граница оказалась даже ближе чем они думали. Это была река, довольно широкая, единственный мост через которую должен был охраняться. Но землетрясение и тут внесло свою лепту – мост оказался разрушен - не полностью, но охранять здесь стало нечего. Тот, кто рискнул бы ступить в этот хаос покореженных деревянных балок и каменных блоков, покоившихся на ветхих опорах, рисковал своей жизнью.
- Ну, хорошо, - прокашлялся сильно простывший Элат, - пойду первым, ты за мной.
- Пойдем вместе! Обвяжемся веревкой, другой ее конец привяжем вон к тому дереву… если мост рухнет под нашей тяжестью, мы повиснем на ней и сможем выбраться обратно.
- Если мост рухнет, он наверняка придавит нас какой-нибудь глыбой. Не боишься, что запутаемся в собственной веревке?
- Страх мне ничем не поможет, – ответил Вишала, - все равно придется делать шаг.
Элат провел рукой по покрытому больной испариной бледному лицу.
- Ну ладно…
Они уже ступили на мост, когда Вишала спохватился. Отстегнув цепочку, он повесил медальон с Эллувин на чудом уцелевшие перила. Элат наблюдал за ним с интересом и пониманием.
- Пусть это будет выкуп за нас. За нашу возможность вернуться домой, и за то, чтобы эта страна, наконец, отпустила нас, - сказал Вишала, зачем-то объясняя свой поступок.
- Ты просишь немало, - заметил Элат, - перейти реку – это ведь только начало. Еще многое нужно будет сделать, чтобы по-настоящему вернуться домой.
Вишала пожал плечами. Он знал, что сделает все, что только нужно ради надежды попасть на Родину. Эта надежда сияла ему, затмевая все остальное. Она была самой прекрасной вещью на свете.
В последний раз оглянувшись, двое ступили на ненадежную балку моста, соединявшего высокие берега.
19 октября 2000 г. - 2 марта 2001 г.
Альтернативный финал – для тех кому открытые финалы не по душе.
Они дошли. Они сами не верили себе, что вернулись, но это было так. Родная земля, оставленная, брошенная, встретила их ласково – солнцем, под которым Вишала и Элат, преодолевшие путь длиной в целую зиму, наконец, согрелись, ошеломляюще благоухающими цветущими яблонями, и лицами людей, который словно оттаивая после зимней стужи, улыбались друг другу. Они улыбались даже им – двум оборванным изможденным путникам, вернувшимся домой. Кто-то пригласил их в дом и позволил переночевать, кто-то накормил и дал с собой в дорогу душистую свежеиспеченную лепешку и кувшин молока, кто-то отдал старую одежду (но любая одежда казалась царской по сравнению с их лохмотьями...) Кто-то просто улыбнулся и махнул рукой – приветливо, как своим. Словно они никогда не становились чужими просто от того, что долгие годы провели в чужой стране.
И когда они, согретые своим родным солнцем, накормленные хлебом, по которому так скучали и молоком по которому, как оказалось, скучали не меньше, от этого хлеба и этого молока захмелели точно от крепкого вина... вот тогда они поверили что в самом деле вернулись. А земля, родная земля была прекраснее, чем та, чей миниатюрный портрет остался висеть на перилах полуразрушенного моста.
Всегда рядом.
|
| |
| |
