| Lita | Дата: Среда, 01.02.2012, 14:54 | Сообщение # 16 |
 Друг
Группа: Администраторы
Сообщений: 9617
Награды: 178
Репутация: 192
Статус: Offline
| Я - Ведьма
Ведьмы существовали всегда. Мир создал их одними из первых. Ведьмы не представляли собой ни абсолютное зло, ни бескомпромиссное добро. Они были теми, кто хранил порядок и гармонию в Мире. Вернее одними из многих существ - хранителей. Ведьмы не старели и не умирали, они накапливали знания, хранили тайны мироздания и не мешали жить людям. Собственно, когда в Мире появились люди, Ведьмы покинули их земли, вернувшись в Сердце Мира, средоточие чистой силы творения, чтобы не возникало ненужных разногласий. Ведь человек оказался существом с непомерной гордостью, и болезненным самолюбием, которое ранило любое упоминание о несовершенстве смертного создания.
Иногда они приходили к смертным в человеческом обличии, чтобы обучить избранного тайным искусствам. Врачеванию, например. Жизнь людей в целом их мало интересовала. Родились, трудились, воевали, размножались. Это не было их делом, главное, что бы сохранялась гармония. Но однажды наступило время, когда равновесие сместилось. И люди, до того открытые и радушные создания, любознательные и в большинстве своем порядочные, стремительно превращались в запуганных, озлобленных бездушных тварей. И чем больше злобы гнездилось в их сердцах, тем тяжелее становилось Миру. Ведьмам пришлось вернуться к людям, чтобы найти и устранить причину. Причиной же оказались сами люди. Те, что нарекли себя инквизицией, и приняли полномочия, недопустимые для смертных - быть судьями над Миром.
Я с интересом осмотрелась и еле сдержала вздох разочарования. Не такими я представляла застенки инквизиции. Кабинет, в который меня привели, был просторным и светлым, из мебели дубовый стол и большой стул с высокой прямой спинкой. И больше ничего, не дыб, ни плетей, ни цепей, хотя возможно это богатство хранилось двумя этажами ниже - в подвале. Надежда на то, что господин Инквизитор представляет собой более солидное зрелище, тоже не оправдалась. Инквизитор был какой-то серый. Серая сутана на долговязом теле, серые волосы, аккуратно подстриженная серая бородка и невыразительное (другими словами совершенно серое) лицо.
На ведьму, представленную пред его светлы очи, он не обратил ни малейшего внимания. А зря, между прочим. Я сдалась практически добровольно, и, поверьте, это дорогого стоит. Уже который год по моей родине, чеканя шаг, идет инквизиция. Кровавая жатва, призванная покончить с ересью. Пока что им удалось покончить исключительно с несколькими сотнями тысяч красивых молодых женщин, что могли стать верными женами и добрыми матерями. Уже не станут. Замученные в подвалах инквизиции, сломленные морально и физически они радовались чистому огню костра, как истинному избавлению от безумной жестокости безликих палачей в рясах. Они не были злом, не были ведьмами. А я - Ведьма. Мне подчиняются силы природы, я говорю с духами, и могу приворожить любого мужчину, убив его потом всего лишь поцелуем. Много раз за последние годы мимо меня проходили фанатики от церкви, чтобы арестовать очередную несчастную, обвиненную в колдовстве собственной соседкой - сплетницей или даже мужем. И никто не обращал внимания на настоящую ведьму. На что смотреть-то? Костлявое тело, длинные, но жидкие волосы, заплетенные в косу, тщательно спрятанную под чепец, длинный тонкий нос, узкие губы, маленькие глаза. Типичная желчная вдова, не обремененная детьми. И вот я стояла перед инквизитором, и он не смотрел на меня. Обидно. Я так старалась подобрать образ обычной женщины.
- Ваша милость, я привел ведьму, она гадала на площади всем желающим по внутренностям крыс. - Мой конвоир подал голос, устав, видимо, ждать.
- Вот как, Августин, прямо на площади при страже? Совсем обнаглели бесовские отродья.
Цепкий взгляд прошелся по моей фигуре, но глаз инквизитор так и не поднял. Боится поддаться чарам? Так мои ответы он будет вынужден выслушать.
- Сними с нее веревки, Августин. - Голос серый, невыразительный. Воистину Серый инквизитор. Первый на моем пути.
- Что скажешь, женщина, в свою защиту? - Кхм, это он мне? Докатилась, раньше хотя бы презренной ведьмой, еретичкой называли, а теперь низвели до ранга «женщина».
- Ваша милость, меня оклеветали. Я почтенная вдова аптекаря Густава. Я набожная женщина! - Я торопливо перекрестилась, подтверждая свои слова. Инквизитор даже бровью не повел. Он все так же стоял за креслом, словно отгородившись его высокой спинкой от очередной еретички. Игра, задуманная мной, становилась все интереснее.
Немного поразмыслив, инквизитор сел за стол. Повертел в руках гусиное перо, разгладил тонкими нервными пальцами лист бумаги и совершенно иным голосом потребовал:
- Имя, возраст, род занятий. - И чтобы закрепить результат (он полагал, что ледяные интонации заставили меня трепетать), посмотрел, наконец, на меня в упор. Я вздрогнула. В этот раз по-настоящему. С такими глазами ему не инквизитором, колдуном надо быть. Насыщенно зеленые, будто подсвеченные изнутри солнечными лучами, но излучающие не тепло, а холод. Будь я одной из тех несчастных, которых обвинили в колдовстве, то сейчас в моей душе умирала бы надежда. Странно, что нет здесь ни секретаря, ни лжецов в рясах, что именуются святыми отцами. Странный допрос. Или пока еще только знакомство обвинителя и обвиняемой?
- Маргарита, вдова аптекаря Густава. Двадцати пяти лет от роду. Кружевница. - Он пристально всматривался в мое лицо, неглядя записывая все сказанное мною. Вот я интересуюсь, что он надеется рассмотреть? Отчаянье? Смирение? Раскаянье? Наивный человек.
Инквизитор опустил взгляд на записи, затем перевел его на стражника:
- Скажи, Августин, есть ли свидетели, что сия женщина творила непотребства, противоречащие учению божьему? - Стражник, совсем еще мальчишка, не старше двадцати лет, вытянулся по стойке «смирно» и, покосившись в мою сторону, подтвердил, что есть такие люди.
- Не верьте, ваша милость, это наветы завистников! - Я молитвенно сложила руки, взывая к его милосердию.
- Значит, признавать свою вину ты не желаешь? Очень жаль. Боюсь, в руках палача ты оценишь всю степень моего к тебе расположения. - Он повелительно взмахнул ладонью, подзывая стражника. Как быстро. Пожалуй, дальше продолжать мой маскарад не имеет смысла, иначе придется многих убить. Просто так, чтобы не оказаться в плену, из которого подобным мне легко уйти.
Щелчок пальцев и морок послушно сполз клоками синего тумана. Мужчины вздрогнули, слишком удивленные, чтобы звать стражу или палача. Мальчишка Августин жадно рассматривал мой истинный облик, презрев все правила приличия. Еще бы, это вам не запуганная деревенская девка, чья вина лишь в ее привлекательной внешности да добром нраве, а настоящая ведьма.
Инквизитор остался невозмутимым, лишь нестерпимой зеленью сверкнули глаза.
- И что ты вменяешь мне в вину, человек? - Я сама заслушалась собственным голосом, который не звучал вот уже несколько недель, превратившись в мерзкий фальцет Маргариты. Мой голос, как и подобает голосу ведьмы, глубокий, чарующий, оставляющий на губах слушателя терпкий привкус рябинового вина и ощущение греха. - Может быть мою природу женщины? - Я нетерпеливо провела ладонью по высокой груди, подчеркнутой черным корсажем. - Мою красоту, данную мне родителями и богами? - Ладонь скользнула вверх по белому полотну блузы, коснулась коротко остриженных медных волос, в небрежном беспорядке рассыпавшихся по плечам мелкими колечками.
Зеленые глаза смотрели с интересом и без иронии. О, сейчас было на что посмотреть. От кружевницы с визгливым голосом у меня остался только рост. На скуластом лице с аккуратным чуть вздернутым носиком и крупным чувственным ртом, мои глаза, опушенные рыжеватыми ресницами, больше не походили на поросячьи. Взгляд далекий от невинности манил скрытой в темно-синей глубине тайной. Августин, с алым от смущения лицом, не отрываясь, наблюдал за моими манипуляциями. Я многообещающе улыбнулась мальчишке.
- И так, инквизитор, в чем конкретно ты обвиняешь меня? - Мой голос, чуть хрипловатый, потянулся к человеку в сутане, но разбился о непроницаемый лед безразличия. Кажется, мной не собирались соблазняться. Редкий случай, но не безнадежный, ведь я - Ведьма, а значит, могу всё.
- Как твое имя, ведьма? Уж точно, не Маргарита. Это имя подходит скромной горожанке, а не еретичке.
Какая разница как? Для каждого, кто задает мне этот вопрос, существует свое имя. Они всегда разные, всегда фальшивые, как и те улыбки, что дарят друг другу люди, перед доносом инквизиторам.
- И чем же тебе не нравится это имя, инквизитор? Оно не более чем дань человеческим традициям. Про возраст свой, я тоже соврала - Его безразличие начинало меня раздражать. Проще было бы убить сразу и серого инквизитора и мальчишку - стражника, но убивать не интересно, скучно, пресно, намного веселее играть со своей жертвой, пока не надоест. Он мне еще не надоел, а значит поиграем. Отвечаю с легкой улыбкой:
- Коль так не нравится Маргарита, зови меня Эммой.
- Да мне-то все равно, - впервые за последние полчаса я видела на его лице подобие улыбки. - Для протокола допроса нужно. - И он с прежним равнодушием зачеркнул предыдущую запись и внес новую.
- А как зовут тебя, инквизитор? - Тот, кажется, вздрогнул, еще раз внимательно на меня посмотрел и все же представился:
- Глеб.
Он все меньше и меньше напоминал монаха. Неужели Святая инквизиция изменила себе, и следователи теперь назначаются не из верных глупцов, отрекшихся от радости жизни, а из кого-то земного, более человечного? Я встряхнула головой, отгоняя прочь все мысли, пора приниматься за работу. Ведь не от скуки я позволила прихвостням инквизиции схватить себя. У меня есть цель. Есть задание. Я та, что выносит приговор и приводит его в исполнение. Я посмотрела в глаза мальчишке:
- Августин, иди ко мне.
Инквизитор непонимающе нахмурился, а стражник уже встал рядом со мной. Я лукаво улыбнулась застывшему в напряжении Глебу и обернулась к своей первой на сегодня жертве:
- Ответь мне, мальчик, скольких ты убил? Как много женщин, стариков, мужчин, а может и детей, ты проводил на суд?
Августин молчал. Они всегда молчат, когда я задаю вопросы.
- Не хочешь отвечать. Ну что же, придется взять ответ самой. Не бойся мальчик, это не смертельно. Пока. - Со значением добавила, наблюдая краем глаза за инквизитором. Все они, ищейки, загонщики, дознаватели, всего лишь люди. Простые смертные, ничего не способные противопоставить колдовству. Достаточно взглянуть в их глаза, чтобы проникнуть в мысли, достаточно приказать духам, незримо присутствующим в каждом помещении, и никто без моего разрешения не сдвинется с места. Но я предпочитаю оставлять небольшую свободу воли своим жертвам.
В серо - голубых глазах стражника взметнулся страх. Правильно боишься мальчик. Я взяла его за подбородок, попутно отметив, что он на полголовы выше меня, привстала на носочки и прижалась губами к его губам. Сделанный от неожиданности вдох дал мне ключ к душе. Я стала глотком воздуха, что скользнул теплой волной по языку, щекотнул горло и торопливо влился в легкие, наполняя их. Я стала дыханием, а после кровью, бегущей по сосудам этого мальчика, стала частью его, и мне открылась память.
Где-то там, на грани слышимости вскрикнул мужчина. Кажется, что-то вроде «Не смей, бесовское отродье!», хотя не знаю точно. Сейчас я была его памятью. Я видела мир глазами красивого семнадцатилетнего юноши, влюбленным, но не любимым. Его глазами я видела ее - смешливую девчонку, дочь соседей. Ей пятнадцать и она прелестна лицом и кротка характером. Для людей она точно ангел - чистое и невинное создание. Но предложение мальчишки отвергает с бесстрастным лицом и холодом в карих глазах. Пожалуй, я и сама могу сказать, что было дальше. Была обида, горечь пораженья, и ненависть, сменившая влюбленность. А тут так кстати инквизитор. Срок милосердия объявили на десять дней. Естественно никто каяться пред инквизицией не стал. И тогда начался розыск. А Августин впервые донес.
В его памяти мелькали лица женщин и старух, которых новоявленный стражник приводил к инквизитору. Он больше не доносил, не предавал, но и жалости к тем, кто погибли в огне костра не испытывал, считая что «они заслужили».
Я оторвалась от его губ и жадно глотнула воздуха. Там для меня в ускоренном времени пронеслось пять лет его жизни, здесь не более двух ударов сердца.
На его красивом лице я вижу легкую гримасу брезгливости. Конечно же, ведь я злокозненная ведьма, проклятая еретичка, падшая женщина. Женщина. Он ощутил значение этого слова всего лишь в коротком соприкосновении губ, что и поцелуем-то назвать нельзя. Жажда притаилась в глубине глаз. Жажда вновь ощутить меня.
- Debita animadversione puniendum. - Я уже не смотрю на обреченного. Мой взгляд прикован к инквизитору. Ему не нужно переводить эту фразу. Он сам не раз произносил ее в лицо очередной несчастной.
- Да будет наказан по заслугам… - Шепчет помертвевшими от страха губами Августин. И на лице его уже нет презрения, но понимание ничего не меняет.
- Смотри, инквизитор, что такое правосудие. Я - следователь, прокурор, судья и палач. Ты слышал приговор, пора ему свершиться. Умри, мальчик.
Короткий приказ и стражник послушно падает к моим ногам. Его тело бьется в судорогах, на побледневшем лице отражение боли.
- Зачем такая жестокость? - В голосе инквизитора лед. Ему совершенно не жаль беднягу. Или же он просто хорошо скрывает свои эмоции.
Жестокость. Что зовет жестокостью этот смертный, взявший на себя мою роль? Я лишь исполнила приговор так, как не суметь человеку. Так, как заслужил этот юноша, вырастивший из любви ненависть, а из ненависти равнодушие.
- Всего лишь человек. Таких погибли уже тысячи, инквизитор. Тебе ли не знать, как ничтожна жизнь, как легко ее может разменять кто-то подобный тебе. Или мне. Это не жестоко, поверь, жестоко было бы позволить ему жить. И превратиться в бездушную тварь.
Мы стоим над корчащимся телом и не обращаем на него внимания. Кажется, мои подозрения оправдываются и Глеб совсем не монах. Я не говорю сейчас о плоти коей, к слову на костях не слишком много, я говорю о душе. Которой, кажется, нет вовсе.
- Глеб, я сейчас не знаю, что мне делать - убить тебя, тем самым очистив мир от еще одного бездушного гада, или же позволить тебе жить еще какое-то время. Что ты мне посоветуешь? - Эта извечная игра, в которой я даю надежду на спасенье. Иногда, очень редко, я ее даже оправдываю. Но это зависит только от капризов моего настроения. Настроения Ведьмы.
Я отошла от тела и заняла место инквизитора. Неудобное у него кресло, чересчур жесткое. Теперь понятно, почему он с таким нежеланием сел записывать мои показания, которые я так и не дала.
На равнодушном лице не отразилось ни единой мысли. Либо он не верил в мою силу, либо ему было действительно все равно: жить или умереть. Глупец. Он не смотрел на мертвого мальчишку, не смотрел на меня, не пытался бежать. Просто стоял, погрузившись в свои мысли. Отрешившись от окружающего мира.
Я слышала тяжелую поступь солдат, их дыхание, биение сердец. Пора уходить, если я не хочу убивать людей. Убивать я никого не хотела, свой план на сегодня я уже выполнила. Поэтому с наслаждением покинула кресло инквизитора. Потянулась всем телом, сбрасывая с себя оковы страха. Не моего страха. Ведьмы не умеют бояться.
- Ты принял решение, инквизитор? - Я не хотела его торопить, но времени почти не осталось. Для него, не для меня.
Он посмотрел мне в глаза, в очередной раз вызвав легкую дрожь. Тонкие губы дрогнули, искривились в горькой усмешке:
- А что, если я хочу жить, ведьма? Ты на самом деле сохранишь мне жизнь? - Его голос спокоен, на лице вновь появилась маска полного безразличия к происходящему. О, Мир, какой актерский талант погибает в этом человеке. Но отпустить его? Я этого не планировала, я всего лишь играла с ним, чтобы он почувствовал страх. Но человек спокоен, он уже смирился. Уж это монахи умеют лучше всего: смиряться и будить в людях стремление к уничтожению непохожих, иных.
Он вновь не смотрит на меня. И, кажется, даже не ждет ответа.
Что-то изменилось в пространстве нашего Мира. Я не поняла что именно, но разницу с тем что было мгновение назад не почувствовать не могла. Мы по-прежнему находились в кабинете инквизитора, на полу лежал коченеющий труп, по винтовой лестнице стучали солдатские сапоги, и только мы вдруг стали другими. Потому что в холодных зеленых глазах я увидела, наконец, страх. И протянула ему руку.
Страх сменился удивлением. Узкая мужская ладонь, дрогнув, потянулась к протянутой руке. Ни один из нас не сделал шаг навстречу. Его пальцы, прохладные, длинные, прикоснулись к моей ладони. Не было ни грома, ни молний, просто вихрь искр взметнулся с моей ладони и рассыпался, укрыв нас как плащом. Ворвавшиеся в кабинет солдаты увидели лишь тело мальчишки, да горсть пепла рядом с ним. Ни инквизитора, ни ведьмы в помещении не нашлось.
- Неужто нечистая сила уволокла нашего ревнителя веры? Пусть душа его подольше в аду жарится. - Бормотали себе под нос солдаты, многие из которых милостью инквизиторов лишились жен и сестер, а кое-кто и дочерей. Но этого не видели, ни я, ни Глеб. Наверно, забрать смертного в Сердце Мира, ни самый разумный поступок, вот только оставить его там я не смогла. Я знала, что наказание его настигнет, для этого достаточно сбежавшей ведьмы и мертвого мальчишки. Можно было убить его самой, но что-то внутри меня воспротивилось самой этой мысли. Я чувствовала противоестественную для меня необходимость сохранить его жалкую жизнь. Кажется, она вдруг перестала быть жалкой.
- Где мы? - Впервые я слышала в его голосе эмоции. Он либо не смог с ними справиться, либо не захотел.
- В святая святых в сердце Мира, Глеб. - Меня переполняло ликование. Хотелось кружиться в безумном танце, позволяя душе вырываться на свободу стаей белых птиц. Монаху не почувствовать разлитую вокруг силу, не понять того чувства, что пьянило сейчас меня.
- А что такое это сердце? - Его вопрос вернул меня в более трезвое состояние. Как объяснить человеку, что такое Сердце? Как описать словами это чувство беспредельной свободы?
- Что известно тебе о свободе? О воле выбора: как жить, или как умирать? Что знаешь ты? Что я могу рассказать? Ты чувствуешь запах, что воздух в вино превращает? Ты видишь тот свет, что манит тебя в путь? Это - голос Сердца. Замри, вслушайся в звуки вокруг. Слышишь шепот? Мир зовет тебя. Разрешает стать его частью. Мало кому из смертных это позволено. Гордись, Он простил все твои грехи.
- Грехи прощать, способен только Бог. - Я ощутила досаду. Глупый человек, неужели настолько сложно понять что Бог это Мир, а Мир, соответственно - Бог?
Вместо того чтобы уничтожить этого человека я терпеливо улыбнулась и вновь протянула ему раскрытую ладонь. Наверно инквизитор (хотя теперь скорее бывший), ожидал чего-то наподобие нашего перемещения, но вместо искр, его чуть дрогнувшие пальцы ощутили тепло моей руки. Я крепко сжала ладонь в кулак, не позволив ему убрать свою руку.
- Ведьма, разве ты не хочешь вернуть меня обратно? - В голосе легкое удивление. Мой ответ его, похоже, не интересует, но я все же отвечаю:
- Глеб, а ты желаешь умереть? Хочешь на себе ощутить искусство ваших дознавателей и силу чистого костра? Хочешь познать, каково это - кричать о своей невиновности до потери голоса, но так и не быть услышанным? Если таково твое желание, то я верну тебя. Хотя мне будет тебя немного жаль.
Он выглядел растерянным. Из зеленых глаз уходил холодный свет, стекала как вода маска равнодушия.
Его ладонь все еще лежала в моей руке, и я чувствовала, как холодная кожа становится теплее.
- Я хочу жить.
Всего три слова, но Мир благосклонно лизнул мужчину нитями силы, создавая вокруг него переливающийся разноцветный кокон. Отныне я не была палачом для этого мужчины, не была судьей, обвинителем. Теперь я была для него просто Ведьмой. Не друг, но и не враг. Где-то в груди разливается странное тепло, от которого немного больно, но тем не менее радостно:
- Живи.
Я отпускаю его руку. Провожу кончиками пальцев по щеке, покрытой легкой щетиной, касаюсь сжатых губ, подбородка, жилки на шее.
Я - Ведьма, для того, чтобы проникнуть в мысли человека мне достаточно взглянуть в его глаза, чтобы получить власть над душой - стать глотком воздуха, чтобы лишить воли - приказать духам.
Его мысли были как на ладони, сейчас, сравнивая всех обвиненных со мной, он чувствовал мучительную вину. Осознание того, что на костер отправились сотни обычных женщин, чьих-то матерей, дочерей, жен, заставляло корчиться от боли душу, очнувшуюся от длительного сна. И тогда я стала воздухом для него. Я видела его память, я чувствовала его страх, держала в руках совсем молодую душу, бережно хранимую в течение многих лет под слоем льда. Душа озябла, и я легонько погладила ее, чтобы согреть.
Душа человека, самое прекрасное, что есть у смертных и чего лишены хранители. Мне приятно касаться этого маленького кусочка силы Мира. Её осколка, заключенного в живой, но смертной плоти. Борцы с ересью были правы только в одном - огонь действительно очищал душу от всей скверны, прилипшей к ней за жизнь человека. Поэтому первые из людей хоронили своих мертвецов, предавая тела огню, и рассыпая пепел по ветру. Они искренне верили, что ветер унесет душу к предкам, и через некоторое время она возродится в новом теле. Древние верили, а эти нет. Они закапывают тела в землю, заставляя томиться силу Мира в безжизненном сосуде, пока тот не истлеет. Душа Глеба тоже боялась такого конца. Сейчас, когда лед, сковывающий ее, растаял, стало понятно, что свет в его глазах был лишь отблеском души. Пожалуй, стоило отнять у него память, подарить новые воспоминания, но я не Мир, Я ведьма. И память могу лишь читать, но не менять.
- Живи. - Я шепнула это заклинание его душе за мгновение до возвращения в реальность.
Глеб выглядел ошеломленным. А еще напуганным. Он помнил, чем закончился поцелуй для Августина. И от страха на его таком равнодушном некогда лице мне захотелось смеяться. И я смеялась. Громко, взахлеб, как умеют только ведьмы.
- Вот чему ты радуешься, ведьма? - Он не может понять причины моего веселья и от того я смеюсь еще громче.
- Слышишь? Слышишь? Это музыка Мира. Пойдем танцевать, инквизитор. Нет. Глеб. Пойдем танцевать, Глеб. - И я закружилась в такт легкому перезвону нитей силы. И он тоже был вынужден сделать первое неуверенное движение. В этом танце не было ни грациозных па, ни сложных элементов, мы просто кружились в вихре силы, что пыталась нас объединить. Но мы были едины с того мгновения, как взглянули в глаза друг другу. Как давно это было? Минуту или час назад? Столетие? Вечность? Не знаю. Возможно всего лишь час. Его рука в моей руке, на его лице восторг и страх, губы кривятся в столь непривычной улыбке. И будь я человеком, то сказала бы, что на душе у меня легко и радостно, но я - Ведьма, у меня нет души. Поэтому я просто отдаюсь на волю Мира. Здесь, в его Сердце, я такая, как мне хочется. Здесь все такие как хотят… Если бы кто-то из нас прислушался, то может быть он услышал бы больше. Не свое сердце и даже не Сердце Мира, а отголосок толи песни, толи происходившего здесь и сейчас, вплетенного в музыку Сердца:
(тут твой стих)
Все-таки быть Хранителем это огромный плюс. Вот только когда умирает Мир, исчезаем и мы, поэтому сейчас идет война за его спасение. Люди еще не осознали этого, и вряд ли осознают, через пару недель все кончится. Инквизиторы отойдут в предания, инквизиция станет страшной легендой. Я никого не хочу убивать. Забирать жизнь это работа Создателей, но не Хранителей. И все же... Наш долг, хранить равновесие, порой любой ценой. Я улыбаюсь Глебу, что спит в тени раскидистого дерева, положив голову на мои колени. В Сердце Мира нет ничего, кроме чистой силы, оставшейся от сотворения, но стоит попросить и он создаст для просителя настоящий рай. Инквизитор спит. Его душа мягко пульсирует в груди, где-то рядом с сердцем. Я с улыбкой перебираю серые волосы, на нем нет сутаны, а в коричневых штанах и белой рубашке он совсем не похож на серого инквизитора.
Я - Ведьма. Он знает теперь разницу между истиной и ложью. И скоро он станет одним из нас, хранителем. Первым хранителем с живой душой. Из озорства или по велению сердца я легким поцелуем касаюсь его таких мягких губ. Теперь он никогда не перепутает истину и ложь. И не забудет меня, как не забывается что-то светлое, бережно хранимое в человеческой душе. Это мой дар. Я улыбаюсь и шепчу я ему, за миг до того, как рассыпаюсь ворохом искр:
- Живи.
Что может одна ведьма против Великой инквизиции? Ведьма может все! Тем более, кто сказал, что я одна? Нас много, хранителей Мира.
Всегда рядом.
|
| |
| |
