Четверг, 28.03.2024, 23:02
Главная | Регистрация | Вход Приветствую Вас Гость | RSS
[ Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]
Модератор форума: OMu4  
Форум » Пёстрое » Мозаика. Творения моих друзей. » *Талантология* (общая тема для дружеской поэзии и прозы)
*Талантология*
Ротгар_ВьяшьсуДата: Четверг, 14.11.2013, 06:07 | Сообщение # 46
Подполковник
Группа: Верные
Сообщений: 143
Награды: 7
Репутация: 72
Статус: Offline
Ирвис и Ллойс

Ветер кидался в лицо серебристыми порывами снега. Я лениво поёжился, а рукоять инфрабластера сама скользнула мне в руку. Надо же было всему произойти так, что на Новый Год я остался на посту, и без напарницы. Шеф выписал ей премию, за победу на двоеборье, плюс, дал отгул на всё новогоднее время. Двоеборье включало в себя две дисциплины, стрельбу, и бега с препятствиями. Согласно инструкции, один человек из нашего отдела каждый месяц пытался участвовать в соревновании. Ну, кто же знал, помимо моего шефа, что Ирвис выросла в пригородах в ферме, и с самого детства отлично бегает и стреляет?
И вот результат. Ирвис, наверняка, сидит сейчас дома, в тепле. А я вынужден прятаться за углом магазина в засаде. Ну что тут поделаешь. Ведь результат нашей работы для города очень важен. Шеф говорил, что эти преступники, по ночам нападающие на магазины, последние оставшиеся нарушители в нашем мире.
Но вот неподалеку заработала сигнализация. Она вопила неслышно, я только почувствовал небольшой электроразряд в наручном браслете. Я бросился к магазину, из окна как раз выбиралась фигура в костюме Санта Клауса.
- Стой, стрелять буду! - закричал я, и сделал пару выстрелов, и бросился к Клаусу. Негодяй заорал, и, бросив мешок, побежал прочь от магазина. Я же ещё пару раз выстрелил, бластер мигнул пару раз, и загорелся малиновым цветом. Я зарычал, - опять забыл поставить табельное оружие на ночь на подзарядку, и оно разрядилось. Я побежал за преступником, ещё и подумал, - вот такое вот двоеборье точно бы пришлось по душе Ирвисе!
Конечно же, Клауса я упустил. Не вписался я в поворот, и поскользнулся на снеге, пока я вставал, негодяй уже скрылся. На снегу остался лежать клочок бороды Санта Клауса, который я вырвал у дедушки. Я пожал плечами, и засунул клочок ваты в карман - будут и другие засады, и я обязательно негодяя поймаю.
Я взглянул наверх, - шёл снег, а я уныло пошёл вдоль заснеженных зданий на точку засады. Ведь я полицейский, мне надо осмотреть мешок Клауса на предмет ценнейших улик, и возможных трофеев.
Пока я пытался открыть этот мешок, мешок возмущённо пыхтел и вертелся. Наконец-то, верёвки все были сброшены.
- Ирвиса?! - я в удивлении уставился на представшую передо мной девушку, - Так что ты здесь делаешь?!
- Видишь ли, Ллойс, - наш чемпион по двоеборью на спарринге не боялась сражаться с противником, но сейчас явно стеснялась, - Я никогда не была раньше в отпуске, и когда шеф выдал мне отпуск на праздник, просто не знала, чем мне дома заняться. И тогда я вспомнила про твоё дело! Решила сделать засаду самой в магазине, и потренироваться на нарушителе в своём двоеборье!
- Так ты победила?
- Ага. А наш дорогой Гарри из убойного отдела занял на соревновании почётное второе место. Что удивительно, ведь для убойных совсем нет работы, ведь никто больше не совершает убийств в нашем мире.
Я невесело улыбнулся. Как говорил наш дорогой шеф, профессионал отличается от любителя тем, что навсегда останется профессионалом.
Похолодало, наверно, со своими заледеневшими усами и шапкой я уже и сам стал походить на Санта Клауса.
- Наша смена уже скоро заканчивается, - проговорила Ирвиса, - Думаю, нарушителя мы уже точно сейчас не поймаем. Давай, с тобой сходим куда-нибудь после полуночи, что бы отметить так праздник?
- А как же твой Гарри?
- Ну, ведь он же всё же занял второе, а не первое место. Хотя, если бы ты был как Гарри...
Пообедали в недорогом кафе, и во время обеда с Ирвисой придумали план для поимки преступника. В праздничные каникулы бесплатные точки вхождения в Сеть были отключены, но, мы с напарницей добежали до одного платного места.
На небольшом переулке, посреди снежной бури в воздухе завис свет, из него выступали полупрозрачные терминалы. Ирвиса достала кредитку, на мой недоумённый взгляд Ирвиса ответила, - Я расплачусь подарком от шефа.
После получаса блуждания по Сети напарница отыскала другого сумасшедшего, которому не спалось в сиё время. Как мне сказала Ирвиса, некий Бранд О Тил был её товарищем по криминалистическому институту. Благодаря широким связям, в лаборатории Бранда было самое современное оборудование. Он даже согласился на время нам дать план-молекулярный квантовый сканер.
На другой день мы вернулись к тому магазину. С жужжащей чёрной коробочкой мы просканировали место преступления, а так же вырванный мной из бороды клочок ваты. Ирвиса нажала на "Enter", и аппарат пафосно замигал лампочками. И вот уже через полчаса мы всё знали про преступника.
Я влетел в этот номер отеля первым. Раздался грохот, - дверь оказалась не заперта, и я протаранил её головою. Следом в помещение забежала Ирвиса, и направила парализатор на Клауса:
- Коалиционные Силы Полиции! Немедленно сдавайся, нам, Нарушитель, иначе за последствия я не отвечаю! - отважно проговорила Ирвиса, а я невольно залюбовался её гордым профилем на фоне зависшего в воздухе значка Академии.
Санта Клаус поднял одетые в варежки руки, - Я ждал когда за мною придут, и очень рассчитывал на ваше появление. Пожалуйста, не стреляйте в меня.
- Зачем ты совершал нападения?
- Я слышал в своей голове Голос. Он отдавал приказания, он сообщал, какие магазины и когда нужно ограбить. Я покорно следовал Голосу, но, когда осознал, что это может быть нечто запретное, решил оказать сопротивление. И тогда я специально начал оставлять в тех магазинах улики, что бы на меня вышла полиция.
Конечно, сначала мы не поверили в сказку про Голоса. На несколько суток мы заперли Клауса в камере, получив от арестованного подробнейший список готовящихся нападений. Действительно, нападения продолжались, всё было так, как он говорил. Тогда мы разместили в магазинах, находящихся под ударами боевых дронов. Они все оказались разрушены до молекулярного состояния. Тогда мы решил сыграть ва-банк, и лично засесть в засаду в одном магазине.
На этот раз, помимо бластера, я взял с собой тяжёлый дезинтегратор. Долгое время ничего не происходило, похоже, что я так и заснул. Очнулся уже, когда вокруг меня захлопали стены. Мощный световой луч пронзал все этажи и все перекрытия, я чувствовал, как сжимаюсь в молекулу, и поднимаюсь к висящему в небе объекту. Яркая вспышка...
Очнулся я уже в месте, отдалённо смахивающем на пост управления. Посреди неизвестных приборов, штурвалов, кнопок и стрелок сидело знакомое мне существо. Но лучше бы оно было не знакомым!
Это была белая лошадь, голова которой была скрыта под капюшоном. Под тёмными полами мерцало разноцветное пламя. Я понял, что это арнлорд, одно из самых свирепых существ во Вселенной.
Естественным для них является состояние вечного гнева. Однако арнлорды настолько развили свои телепатические навыки, что материализуют всё, что представят, и легко могут выпустить в мир своё раздражение, жажду убийства, и ненависть.
- Зачем ты явился сюда? Ты разведчик Вторжения?
- Нет. Вот уже миллион лет мы пытаемся усмирить агрессивность, которая способна разрушить Вселенную. И вот, наши дети начали забывать о войне, о насилии и о гневе, обо всём том, что составляет суть цивилизации арнлордов.
- Для того вы и похищаете в магазинах игрушечное оружие?
- Да. Но есть и ещё кое-что.
- И что же это?
Арнлорд заурчал, и превратился в зелёного гоблина в военном костюме.
- Нам потребуется разрешение жителей вашего мира, для того, что бы Санта-Клаус посетил с подарками нашу планету.
Я понял, что это мой шанс. И решил попросить взамен на своё согласие одну из самых секретных технологий арнлордов, о которой только читал в местных газетах. Арнлорд молча вручил мне полупрозрачный куб, переходящий в розовый конус, по стенкам которого бегали шарики. Снизу у всего этого дела была рукоять, и настоящий оптический прицел венчал всё это творение.
- Что это?! - в удивлении переспросил я у арнлорда.
- Как что. Псионический разделитель, специально заточенный под взаимодействие с низшими расами. Отделяет от физической оболочки частичку творения, заложенную в сущность Создателем, и применяет её для корректировки реальности. К сожалению, разделитель работает только один раз, твоя душа не выдержит больше одного раза.
Спустя ещё пару дней Ирвиса притащила меня на финальное соревнование по двоеборью, где она должна была сразиться за главный приз с Гарри в финальной схватке. Надо и было мне говорить, что отважная победительница Санта Клауса не спасовала перед каким-нибудь там убойником? А я решил удивить напарницу, и выступить в личной программе. Лицо судьи вытянулось, когда он осмотрел мой пистолет, но, ведь это была внеконкурсная программа, и здесь были послабления для любителей. Я навёл пистолет на мишень, загадал в мыслях желание, нажал на курок и прищурился, - Хочу получить навыки, что б победить в соревнованиях!
- Так ты использовал псионический разделитель?! - спросила Ирвиса, после того, как я получил главный приз в соревновании.
-Да.
- Но... почему?
- Я захотел победить, что бы ты меня с ним больше не сравнивала!
- Дурачок, ты так нравишься мне как раз потому, что совсем не похож на убойного Гарри!
А дальше с Ирвисой мы гуляли по городу и смотрели на звёзды. Когда вдруг псионический пистолет в кармане ощутимо нагрелся, и из стены выскочило зеленоватое создание. Оно навело на меня палец:

- Мы выполнили твоё желание. А теперь, согласно договору, ты должен отправиться с нами, Санта Клаус!
А я вытащил псионический пистолет, и выстрелил из него в пришельца,
- Теперь ты сам будешь Санта Клаусом!
- Разве ты не потратил заряд разделителя, для того, что бы обеспечить победу? - спросила Ирвиса.
- Нет, то, что я обошёл Гарри, это результат чистой случайности. Но, и ещё того, что я напоил Гарри перед соревнованием.
И тогда я засунул инопланетный пистолет обратно в карман:
- Хотя, выстрелить можно и в Гарри, что бы отправить его в качестве Клауса.
Ирвис подумала, и улыбнулась, - В моей семье говорят, когда когда ковбой попадает мимо пришельца, кто-то зажигает на небе новые звёзды.Как много звёзд сегодня на небе! Интересно, почему пришельцы до сих пор нас не завоевали?
- А я слышал, что каждый раз, когда мы стреляем в пришельца, кто-то из них ставит на нас точку на своей планете.
Пока мы с Ирвис обсуждали, полупрозрачный арнлорд потащил к столбу света мешок, из которого высыпались деревянные лошадки и сабли. Чужая планета готовилась к встрече своего первого Нового Года.



Черновики Ротгара
 
Ротгар_ВьяшьсуДата: Четверг, 14.11.2013, 06:09 | Сообщение # 47
Подполковник
Группа: Верные
Сообщений: 143
Награды: 7
Репутация: 72
Статус: Offline
Один из

Как только вошёл в магазинчик, я тот час же окунулся в водоворот ароматов машинного масла, окалины со старых машин, кислотного запаха от гальванических элементов. На входе споткнулся, - уж больно оказалось темно в "Лавке Весёлого Механиста". Громыхая железками, мой ассистент, охранник и историк в одном лице, Кельвин, вошёл следом. В одной руке робот нёс зонт, а в другой объёмистый саквояж, который я ему велел захватить из багажника паровой кареты.
Я огляделся, - здоровенное помещение разделяли на закутки стеллажи и витрины. Вдоль одной стены находились стенды с оружием. Начиная от карманных заводных дерренджеров, и заканчивая мортирами сверхбольшого калибра. Вдоль противоположной стены шёл распределитель большой паровой машины. Разумеется, что б исключить здесь пожар, котёл находился в цоколе, или, в специальном помещенье под погребом. Я кинул взгляд на приборы машины, - как жаль, что я мало что в них понимаю. Но, видно, движок развивал здесь большущую мощность, прогоняв пар сквозь систему в давлении.
Мой взгляд ненадолго остановился на техническом роботе. Раскрыв рядом с турбинами агрегат классом поменьше, ремонтник чего-то рутинно выпиливал там циркулярками. А может, полировал, я в том не так разбираюсь.
Я подошёл к ближайшей витрине, и постучал трубкой об шестерни. И тут же из-за прилавка поднялся хозяин, - аккуратный такой толстячок во фраке и фартуке, в защитных очках поверх котелка неопределённого цвета:
- Пожалуйста, осторожнее! Это запчасти с прецизионными размерами шестерни! Такие используют в редукторах бронелётов!
- Ой, ох, - простите, - изобразил смущение я, меня сюда направили по объявлению от полиции, - Сказал я, и продемонстрировал свой кадетский значок торговцу. Толстяк уныло понурился, - Я полагал, они мне пришлют констебля... Хотя, впрочем, дело настолько простое, что с ним справится даже вчерашний кадет Академии!
Я аж поперхнулся своей трубкой. Чего-то в словах хозяина мне совсем не понравилось:
- Давайте, рассказывайте, чего у вас тут приключилось. И не переживайте о моём статусе, - я кивнул Кельвину, и робот застрекотал пишущей лентой, - напарник мой зафиксирует все ваши слова в этом расследовании.
- Эээ, чего сказать то, мм, - ненадолго задумался этот торговец.
- Начните с того, для чего вы меня вызвали.
- Ах, да. Точно. Орава бродяг ворвалась в моё заведение, и, угрожая ножами и горящими факелами, открыли сейф и унесли мои деньги! Конечно, у меня есть сертификат от государственной страховой компании. Но, что бы получить возмещение, мне нужно ещё заключение от констебля.
- Понятно, - согласно кивнул я, - Пожалуйста, покажите мне ваши сейфы, я всё опишу в своём докладе, а заключение вы сможете получить в Управлении Исполненья Констеблей.
- Пожалуйста, пройдёмте сюда, - проговорил механист, и указал мне на лестницу, ведущую к погребу. Мы оказались в небольшом помещении, освещаемой светом от угольной печки. Всю стену занимал большой круглый сейф, в котором кто-то вырезал квадратик отверстия.
- Хм, - я присел рядом, и провёл пальцем по брызгам на срезе, - И много у вас там пропало?
- Клянусь вам, что миллиард шиллингов!
- Я вам что-то не верю. Вряд ли у беспечных бродяг могли быть при себе горелки. Кроме того, они не разграбили стенды с оружием, оружие у вас на виду, в отличие от вашего сейфа, и, кроме того, ваш боевой робот-охранник не проявил на вторженье никакой защитной реакции. По-моему, вы захотели взять страховку, разыграв нападение.
Механист аж весь сам задрожал, - У вас нет доказательств!
- Да, правда. Кельвин! Достань, пожалуйста, содержимое моего саквояжа, - Кельвин послушно открыл, и из сумки вывалилось кое-что непоседливое, сварливо пролаивающиеся, и отчаянно рыжее.
- Кадет констебль, что это? - в недоумении переспросил у меня робот.
- Быть может, ты удивишься, но это ищейка.
- Это ищейка?!
- Я имею в виду, это настоящая собака ищейка, а не подобный тебе механический робот.
Я повернулся к торговцу, - Ну как, гражданин, не собираетесь признать добровольно свою вину, или мне заставить собаку найти на вашей одежде следы горения ацетилена?
- Проклятый констебль! - зарычал механист, и попытался ударить меня разводным ключом. Кельвин легко заблокировал его руку.
- Надеюсь, ты всё записал? - сказал я своему роботу.
- Да, - Кельвин на секунду прислушался к стуку записывающего устройства у себя в внутренностях, - это вполне может стать на суде доказательством. Поздравляю вас, констебль Эйрил, с вашим первым законченным делом.
Этим же вечером мы с Кельвином попивали чаи в моей же гостиной. Я покупал самый дорогой хартлендский чай, по скидке у контрабандистов. Хотя мой напарник и не мог до конца оценить божественный вкус, но, всё-таки, и он тоже с удовольствием потреблял чай, - вода ему была нужна для охлаждения паровых двигателей.
- Скажи-ка, Кельвин, что написали про нас в очередных городских ведомостях? - спросил я у своего робота, сам поливая печенье малиновым джемом. Кельвин пожал железным плечом, и потянулся к свежему выпуску Нексуса Телеграфиса:
- Говорят, благодаря своевременным действиям молодого констебля, был пойман нечестный делец в районе Убежища.
- И, это всё? Газетчики, как и всегда, преуменьшают величие моего великого дела.
- Нет, не всё. Но дальше идут международные новости.
- И как там у нас дела на государственном фронте?
- Пишут, что плохо дела. Началось очередное сраженье в Остении. Союзники из Хартленда послали туда несколько грузовых дирижаблей, и эскадрилью боевых бронелётов. В газете сообщают о новых боях, и непрекращающемся потоке беженцев.
- Понятно. А есть ли не столь кровожадные сообщения?
- Вообще-то да, есть. Один из ветеранов Мелуанской Компании, артиллерист Дон-Дон Кихот сошёл с ума, и прислал вызов на дуэль печатному прессу.
Я допил чай и от души рассмеялся:
- Да это же тот Дон Кихот, что так долго нас загонял по расчётам в баллистике в Академии! Пожалуй, мне, как констеблю, нужно взглянуть на сиё представление! - проговорил я, и осёкся, углядев огонёк в безумных глазах у робота Кельвина.
- Уважаемый констебль Эйрил! По правам хартлендского воина и дворянина я вызываю вас на поединок! - сообщил Кельвин, и вытащил свой клинок из поясных ножен. Я даже закашлялся:
- Но у меня нет ни фальчиона, ни шпаги! К тому же, я хуже всех фехтовал на занятиях в Академии!
- Вы можете заблокировать нападение ножкой от стула.
- Но я не хочу с тобою сражаться!
- Это не важно. Поступок вашего наставника мне объективно уже доказал, что смогу объективнее лучше вас совершать работу констебля!
- Нет, не сумеешь, - торопливо проговорил я, и по-быстрому дожевал свой пирожок с джемом.
- А это ещё почему? Вы можете для меня доказать, чем робот отличается в худшую сторону от ведущего войны, и творящего преступления человека?
- Да, могу. Я даже могу отдать тебе приказ, который ты никогда не сумеешь и выполнить.
- И это какой же? - заинтересованно переспросил у меня робот.
Я улыбнулся, и с торжеством положил чайную чашку на обеденный столик:
- Получи новый приказ у молодого констебля Эйрила!
Мой робот застыл. А я сам подумал, что, должно быть, с такой же лёгкостью остенцы сумеют обмануть в своей пустоши хартлендских боевых роботов. Ведь, что что бы ни считали про себя мой ассистент Кельвин, Дон Кихот - суровый учитель, и даже бунтующий печатный пресс, они по-прежнему одни из первого поколения паровых роботов, и им не понять преступную суть человека.



Черновики Ротгара
 
LitaДата: Четверг, 14.11.2013, 12:54 | Сообщение # 48
Друг
Группа: Администраторы
Сообщений: 9617
Награды: 178
Репутация: 192
Статус: Offline
:) две очаровательные, сюрно-сумасбродные вещицы) grant


Всегда рядом.
 
Ротгар_ВьяшьсуДата: Понедельник, 18.11.2013, 14:33 | Сообщение # 49
Подполковник
Группа: Верные
Сообщений: 143
Награды: 7
Репутация: 72
Статус: Offline
Об эволюции зла

У каждого рыцаря должно быть своё королевство. Даже, если оно совсем маленькое, это стоит того, что бы танцевать на балах, и сражаться в турнирах. В мирное время королевства мерятся рыцарями, как будто воинственными гламурными куклами. Конечно же, иногда королевству приходиться применять рыцарей по назначению, и тогда Герой отправляется на сражение со Злом, напавшим на королевство. Вот, например, пусть королевство у меня такое, что его можно обойти за полчаса, и на него однажды коварное Зло напало. Светящийся от самодовольства герольд объявил мне об этом:
- Сир! Зло пересекло границы нашего Королевства! - ну, делать нечего. Я снял со стены свой дедовский меч, и пошёл на границу бороть нечисть.
- Ты кто?! - с изумлением переспросил я.
- Я Зло! Я мечтаю поработить мир, а ещё я могу страшно рычать, - Рррр! А будешь плохо со мной обращаться, укушу тебя за ногу.
- А почему ты такое маленькое, белое, и пушистое?!
- Ну, я ещё только расту. А когда-нибудь, стану таким большим, что смогу проглотить рыцаря в полных доспехах! А ты почему такой маленький?
- Ну, видишь ли, я то же ведь совсем ещё маленький. Мне всего девять лет. Но я обязательно подрасту, и стану воинственным рыцарем.
- Знаешь, даже как-то мне боязно сражаться. Ведь так можно даже не вырасти.
- Ага. Давай не будем сражаться, а скажем, что выгнали Зло и Героя из королевства? И разойдёмся так миром, без драки?
- Давай.
- С тобой, оказывается, возможно вести дело.
- Ага, и с тобой тоже. Спасибо тебе Зло.
- И тебе тоже, Рыцарь. И вот ещё что, Рыцарь.
- Да-да?
- Оставайся на связи, ладно?
Время шло, и Рыцарь и Зло периодически обменивались открытками. Они поздравляли себя на Новый Год и Хэллуин и делились своими последними событиями. Вот Рыцарь рассказывал, как он танцевал на балах, и сражался в турнирах ради принцессы. А Зло же писало про то, как оно пыталось изобрести на своих пленных новые методы пыток. И присылало картинки с пленума Зла по увеличению показателей злобности.
И вот, время всё шло. Рыцарь заматерел, и стал прославленным Рыцарем. Его королевство стало во много раз больше, и светящийся от магии меч вырос, и стал более роста Рыцаря. Зло тоже заматерело, научилось дышать кислотой и огнём, и колдовать заклинания, отрастило броню, и так всё укрылось костяными шипами, что даже взглянуть на него было страшно.
И вот, однажды, эти двое снова встретились на поле битвы.
- И что же, нам придётся убить друг друга?
- Похоже, что на этот раз да, и нам уже не отвертеться.
- Хотя, впрочем, есть и другой выход?
- И что же ты предлагаешь?
- Ты слышал, что убийца дракона сам станет драконом? Давай-ка меняться местами?
- Как это?
- Ты станешь Рыцарем, а я стану Злом.
-Это гениальная идея, я же всегда мечтал оказаться на твоём месте!
И вот, Рыцарь уселся на трон Зла в его мрачном логове. Он там уселся на трон, и немедленно приказал принести себе дайджест по новейшей методике злодейства и пыток. А Зло пришло в королевский замок, и объявило себя хозяином этих мест, - Рыцарем. И приказало немедленно привести в этот замок принцесс и турниры. Поначалу, придворные, конечно же, все были в шоке. Ещё бы, можно представить, как удивлялись тёмные твари, однажды увидев лишь человека на месте своего предводителя. И как удивлялись пришедшие на тусовку придворные, и гламурные дамы, увидев шипасто-хвостатое зло на месте своего принца. Конечно, коллеги Рыцаря, и другие предводители Зла поначалу отнеслись к их рокировке крайне консервативно:
- Ну как ты сможешь внушать людям Зло, если у тебя нет рогов и копытов?! - с печалью говорили они Злу-Рыцарю.
- А из-за этих шипов он даже не сможет танцевать на балах, не говоря уже про участие на турнирах, - шептались за спиной Зла в королевстве придворные.
Но, надо сказать, что эти обновлённые Рыцарь и Зло весьма выглядели весьма нестандартно на фоне своего консервативного окружения. И, постепенно, среди Рыцарей пошла мода чуть-чуть переходить на сторону Зла. А среди Зла стало модным пытаться немножко понять Светлую Сторону.


Черновики Ротгара

Сообщение отредактировал Ротгар_Вьяшьсу - Понедельник, 18.11.2013, 14:36
 
ОтличницаДата: Вторник, 10.12.2013, 19:29 | Сообщение # 50
Сержант
Группа: Верные
Сообщений: 20
Награды: 1
Репутация: 14
Статус: Offline
Эти строки... Этот автор... Рада видеть произведение человека, которого я бесконечно уважаю, и до уровня которого мне никогда не дорасти. Еще раз с удовольствием перечитала сказку о Любаве. Надеюсь увидеть ее в бумаге. giveheart
 
LitaДата: Суббота, 21.12.2013, 17:53 | Сообщение # 51
Друг
Группа: Администраторы
Сообщений: 9617
Награды: 178
Репутация: 192
Статус: Offline
Автор: Яль

О, лепрекон!

Жила-была в стране чужой
Счастливая чета.
Она прекрасна, как любовь,
Эльфийская «звезда».
Он добр, упрям и чтит закон -
Примерный, нудный эльф.
Гордится честью и женой
И пьет цветочный эль.

И все бы было ничего,
Но «сказка» началась.
Влюбился в даму лепрекон,
Нашла беднягу страсть.
Он за один чудесный взгляд
Все золото б отдал.
Ему не нужен больше клад,
Он жаждет – «идеал».

Пришел он о любви молить
Мечту своих ночей.
Она, смеясь: «Тебя? Любить?
Мне муж всего милей!
А буду я тогда твоей,
Когда зимой цветы
Раскроют лепестки свои.
Клянусь хвостом звезды!»

«Я понял, светлая моя,
Я выполню завет.
И все добуду для тебя -
Даю такой обет».
И вот поплелся он искать
Цветы среди зимы.
Безумцем сделает вас страсть,
Она страшней чумы!

Но тут проказница судьба
Решила за него.
В лесу он встретил колдуна
И… накормил того.
О горе рассказал ему
И о своей любви.
Колдун сказал: «Я помогу.
Где денежки твои?
За это чудо средь зимы
Все золото отдай!»
А лепрекон: «Сбылись мечты!
Меня ждет счастье, рай!»

Проснулась нежная «звезда»
Глядит в окно, а там…
Долина сказкой расцвела -
Не верится глазам.

От злости челюсти свело,
Ей исполнять обет.
Бывает так – не повезло!
Сказал – держи ответ.
И мужу все спешит скорей
О «горе» рассказать.
Он говорит с печалью ей:
«Могла бы промолчать!
Раз слово чести ты дала –
Придется выполнять!
Сказав заветные слова,
Не можешь не сдержать.»
И побрела в слезах жена.

А лепрекон-то ждет:
В фантазиях его весна,
Ночной любви «полёт».
Что видит он: «звезда» грустна…
Спросил ее:
-Как муж?
-Да вот, отправил муж сюда
Держать ответ за чушь!

- Как благороден он…
А ты, моя любовь, в слезах?!
Я не смогу тебя принять
И пасть в твоих глазах.
Иди домой, к нему вернись.
Ты любишь, понял я,
Беги скорей, поторопись,
Не думай про меня!

В печали, грусти и тоске
Он к колдуну пришел:
- За чудо – золото в мешке!
А я домой пошел.
Ну, а колдун ему в ответ:
- Я не возьму мешок!
За результат просил его,
А так – нехорошо!

Такой у сказочки финал,
Такой ее итог.
Здесь каждый в чем-то пострадал
И заплатил. Чем смог.
Меня терзает лишь вопрос,
Никак я не пойму:
Кто благородней и щедрей?
Кто - нет. И почему?



Всегда рядом.
 
Ротгар_ВьяшьсуДата: Среда, 25.12.2013, 03:34 | Сообщение # 52
Подполковник
Группа: Верные
Сообщений: 143
Награды: 7
Репутация: 72
Статус: Offline
Этот текст писался для хэллуинского конкурса, а посвятить я его хочу нашей Ирине. flower1 Вдохновился её концепцией в цикле Творцов. А ещё, без разговоров с Ириной так бы оно не получилось.

Ирин, спасибо тебе! Ты меня всегда своей поддержкой и творчеством дальше творить вдохновляешь! sun

Искатели мира



Искатели мира
Затеряны где-то,
Судьбой предначертан
Путь воина Света!

Вы ищете город,
Мир солнца и пламя,
И пусть будут с вами

Вся мудрость и память!..
Сон о той земле,
Где все секреты жизни;
Храмы на скале
Освобождают мысли!

Вечный город, вечный град
В знойной пустыне раскинул свой сад!
Древние стены,
Стражи стоят у врат!

Всё, что есть - земля,
Всё приравняет к пеплу!
Лишь одна душа
Знает дорогу к свету!

Каждый мог найти
Тропы судьбы,
Каждый мог войти

В храмы любви.
Жизнь теряет смысл,
Вера
Тает, словно блик,
Тех, кто цели не достиг!..

У самого Края здешнего Мироздания, обитали могучие хучумаги. Хучумаги были настолько могущественными, что сами могли творить Мироздание. Говорят, что однажды Великий Творец на них разозлился, и отправил в такую дальнюю ссылку. Вот только как можно ненавидеть того, кто сам обладает даром Создания?
Могучие хучумаги были все разными. Были молодыми и старыми, добрыми и злыми, простодушными, и коварными. Но объединяло их всех одно. Они могли создавать другие миры, записав заклинания в особенных книгах. Мудрейшего хучумага звали Дзармас. Он сотворил много миров, в его доме было множество книг, а так же, он всегда привечал у себя их обитателей. Другие хучумаги доверяли Дзармасу, и часто шли к нему за советом. Или же просто, отдавать ему на хранение слишком опасные артефакты и заклинания. Постепенно, у него оказалась большая коллекция. Было там и кольцо, создающее нежить, и мечи, помрачающие сознание своих владельцев. И ещё много чего из таких книг, которые никогда не должны были бы быть написаны. Их артефакты Дзармас содержал в сундуке в погребе. А вот обитателей тёмных книг ему всегда было жалко. Потому, дом хучумага всегда был открыт для светлых, и тёмных. Драконы и эльфы, вампиры и демоны, - все почитали за честь прислуживать могучему хучумагу. Руководил светлыми в доме у хучумага здоровенный енот Бельрок, ему подчинялись и домовые, и феи, и прочие светлые духи. А тёмным покровительствовала могучая паучия королева Шенон. В своём родном мире Шенон была чем-то вроде злобного фейри. Но затем, купаясь в эфирных потоках, пронизывающих измерение хучумагов, стала намного сильнее и злее. Под её руководством было множество пауков, и злых духов, водяных, леших, и змей, и летучие мыши-вампиры. И вот однажды, почувствовав в ней схожую душу, в Шенон обратился противник Дзармаса, Редан, вечно завидовавший коллекции артефактов, и Дзармасовской силе:
- А ты спроси у Дзармаса, каким заклинанием он сотворяет такие миры. Всё равно, хучумаг стал уже сильно забывчивым, ничего страшного и не случиться, ежели кто-то узнает об этом. В конце концов, ведь это же я перенёс тебя к дому Дзармаса.
- Да. Тогда я захотела узнать, зачем наш Создатель создал народы такими, что б постоянно воевали дроу и эльфы. Я помолилась богами…
- И ты узрела меня. Надеюсь, что я смог верно ответить на твои вопросы.
Шенон спросила про заклинание. Волшебник с улыбкой ответил:
- Я так давно не творил другие миры, что помню, что только их заклинание надо записывать в особенной книге… А вот какое именно это заклинание, я, хоть убейте, не помню…
Шенон поняла, что в коллекции у Дзармаса и лежат ключи к его заклинаниям. Ей придётся похитить эту коллекцию. И вот, однажды, хучумаг снова пропал. Шенон повела своих тёмных собратьев в атаку. Призраки и пауки спускались с книжных шкафов и полок. Бельрок собрал своих собратьев вокруг сундука с артефактами. Было понятно, что силы уже не равны. Хранители артефактов приняли решение спрятать их в мифических книгах. Так в другие миры и попали волшебные артефакты. Светлые духи пошли в книги вслед за колдовскими предметами. Там они стали называть себя Хранителями, Защитниками, или Искателями Света. Но слуги Шенон не растерялись. Они тоже вошли в книги, стремясь собрать в свои руки как можно больше предметов. Они помогали злодеям, противостояли героям, и всячески старались соблазнить книжных героев, и перевести их на тёмную сторону.
Так в этих мирах появилась всёвозможная новая нечисть. Тем не менее, Добро было сильнее, и всё чаще артефакты Дзармаса работали в книгах на силы Справедливости, и силы Света.
К примеру, в одной книге продрогшие паладины, непривычно сощурившись, вышли из зева портала, открытого для них Властелином. Все их мечи и священные пистолеты были бы бесполезны в новом для них мире.
В другой книге герой, сражавшийся с Лордом Вампиром, не упал в пропасть, зацепившись цепочкою за контрофорсы. Вампир наклонился, что бы как следует ударить героя. Но светлый принц извернулся, и сумел проткнуть его зачарованной шпагой.
В дальней пещере дракон выдохнул огнём на героя, и тут же, внезапно ему предложил:
- Быть может, сумеем разойтись миром?
В своей лаборатории светлый маг наконец-то понял, как можно победить непобедимого Властелина.
В совсем другой книге, совсем другой Властелин, внезапно решил, что он хочет жениться на наследнице эльфов. И тогда он обратился с заданьем к шпиону в её окружении:
- Хочешь быть добычей Тёмного Властелина?
- Его главной добычей?
- Единственным источником его силы!
- О, это блаженство!
- Это тлетворно!
А на Совете Племён, воинственные акмондадаки выбирали своим вождём попаданца из счастливого мира:
- Я покажу вам, как можно построить Империю, не убивая разумных! - провозгласил попаданец, и начал внедрять в Вечных Степях трёхдольное земледелие.
Битва была ещё в самом разгаре, когда внезапно, в доме Дзармаса прозвенел серебреный колокольчик. Бельрок и Шэнон стремительно обернулись, - могущественный хучумаг вплыл в приоткрытую дверь золотым облачком, материализовался в Дзармаса, и посмотрел на них с поистине отеческой доброй любовью. Затем Дзармас улыбнулся, и развернул показавшийся для Шенон бесконечным пергаментный свиток.
- Что это? – переспросила с удивлением сама паучиха. В самом начале пергамента паучиха перечитала все свои приключения.
- Это есть хэллуиновский праздничный свиток, и мой подарок на День Всех Святых благородным Хранителям, - усмехнулся могущественный хучумаг, и передал свиток Шенон и Бельроку.
- Магистр! Но куда вы уходили, когда нам так было нужно ваше внимание?!
- Я уходил подальше от вас, что б написать этот свиток без чужого вмешательства.
- Хэллуин? Но для чего это?
- Я придумал для вас всех этот чудесный праздник и написал этот пергамент… для того, что бы хотя бы раз в году вы могли помириться, и забыть про свои разногласия.
А ещё в одном мире укрытый бронёй богатырь пришёл к исполину, по самую голову врытому в землю. Заслышав топот шагов, великан медленно приподнял заросшие землёй и травой веки:
- Зачем ты пришёл ко мне, смертный?
- Я хочу получить от тебя великую силу?
- Но для чего?
- Я хочу стать Хранитель Света!
- Хорошо. Тогда я задам тебе вопрос. Сумеешь ответить, я переправлю тебя к Хранителям Мира. Скажи же, что ты должен сделать, когда Давид выходит из чрева льва, что бы сразиться с драконом, когда все боги мертвы, и все планеты покрыты их живительной кровью?
- Ну, я же тебе говорю, я стану Искателем Мира.
- Тогда ты должен будешь прийти в Ночь Хэллуина к волшебному сердцу мира.

- Для чего?
- Для того, что бы определиться, каким же силам ты служишь.
Путь богатыря туда был очень долог, но в конце он увидел, как из тумана поднимается мистический город, которого здесь никогда не было. Он проходил мимо самых причудливых величественных зданий, но его почему-то манило к обычному деревянному терему. От которого пахло такой волшебностью, теплом и уютом. Герой почему-то подумал, что здесь он сможет почувствовать себя как дома. Он постучал, и дверь ему открыла стоящая на задних лапах белая кошка:
- Как долго ты стремился сюда, но теперь отдохни. Добро пожаловать в дом хучумага Дзармаса, Искателя Мира. Здесь ты найдёшь ответы на все вопросы.
- Вы ждали меня?
- Да.
- Откуда вы узнали о моём приходе?
- Твоё появление было записано в свитке.
Прикрепления: 6628928.jpg (20.8 Kb)


Черновики Ротгара

Сообщение отредактировал Ротгар_Вьяшьсу - Среда, 25.12.2013, 03:36
 
LitaДата: Среда, 25.12.2013, 07:04 | Сообщение # 53
Друг
Группа: Администраторы
Сообщений: 9617
Награды: 178
Репутация: 192
Статус: Offline
grant Мне очень приятно, мой друг.


Всегда рядом.
 
LitaДата: Воскресенье, 19.01.2014, 12:14 | Сообщение # 54
Друг
Группа: Администраторы
Сообщений: 9617
Награды: 178
Репутация: 192
Статус: Offline
Автор: Marita

Когда поют колокольчики


С самого раннего утра в его голове поют веселые колокольчики, рассыпаются хрустально-звонким смехом, острыми ежиными иглами прокалывают изнутри черепную коробку. Дзинн-бом! Дзинн!

Полупроснувшийся, он сыпет овсяные хлопья в глубокую суповую кастрюлю, туда же- закаменелые комочки соли («соль каменная» - это звучит, да), туда же – сахару, по вкусу, полную горсть. Шрр-пших! Огненно-ало вспыхивает спичка, и он умиленно любуется на этот маленький кухонный салют.

На его парадно-выходном пиджаке недостает верхней пуговицы, но это не беда. Он оторвет две нижних, для симметрии, и все будет великолепно. Трррак! Нить из синтетики рвется с препротивнейшим треском, переглушая собою даже мелодичное пение колокольчиков. Два черных пластмассовых кругляшка в его ладони, точно округло-гладкие морские камушки, точно сменившие свой цвет гадостно-горькие таблетки, которые он не принимает уже вторую неделю, потому что от них жутко хочется спать - и днем, и ночью, а днем ему нельзя, у него очень ответственная работа, и он забросил их принимать, и все хорошо, вот только колокольчики…

Дзинь! Дзи-инь! Он не торопясь фланирует в ванную, подходит к зеркалу, встает перед ним с бритвою в руке и ядовито-зеленым жилеттовским флакончиком под мышкой. В мокрых намыленных пальцах противно-скользкий станок дрожит и дергается, точно взаправдашняя змея. Уж-жалю, поберегись! Ш-шш… Он направляет на него баллончик, судорожно жмет на податливо-удобную крышечку, прихлопывая плоскую змеиную головку воздушной шапочкою пены. Что, съела? Вот то-то и оно!

Мерзкий запах паленого с кухни, белесо-сизые клубы дыма и яростный, сухой треск, словно одна за другою лопаются маленькие бомбочки. Пожар, горим!

Он перекручивает комфорку на «откл.», затем долго машет мокрым полотенцем над накалившимся докрасна кастрюльным боком. Та грязно-черная масса, что густым слоем покрывает дно, по всей видимости, и есть его сегодняшний завтрак. «Просто добавь воды». Смешливая белозубая блондинка со вчерашней рекламы: «Просто добавьте воды-ы! Чи-из!» Улыбочку, господа! И как же он сразу не догадался!

Он долго смеется, сам над собою, над кашей и рекламо-блондинкой, и звонкие колокольчики в голове подсмеиваются ему в ответ. Дзинь-бомм, дзинь!

Стрелки на настенных часах движутся как-то уж чересчур быстро. Испуганной белкой в колесе летит по циферблату тонкая ниточка секундной, спекшимся к финишу марафонцем ползет вслед за нею долговязая минутная, отдышливым пузатым толстячком топчется в арьергарде часовая. Таки-таки-таки-таки… Тш-ш. Вы можете спугнуть колокольчики!

Он собирается на работу. Работа у него очень важная и ответственная, он – ведущий в телевизоре, бр-р, нет, ведущий на телевидении, известнейшая личность, почти что кинозвезда. Камера, софиты! «Ваш выход, маэстро!» Дзиннь, дзи-инь! Да уймитесь же вы наконец, проклятые колокольчики…

***

- Бля, нах… руки держи! Кусается, сволочь, - сипит сквозь зубы побагровевший от натуги санитар, - вот ведь, едрен-батон, клиент достался!

- Теле…ведущий, мать его растак, - смачно сплевывает на мостовую его напарник, - говорящая, бля, голова. Вот и договорился… с-соколик!

…Весна, грязный, слякотно-тающий март. Нервно гудящая «скорая» у входа в «Останкино». Кучка любопытствующих поодаль. Приглушенное «Они хотят зах-хватить мир, они повсюду! Мой босс - инопланетянин! Пришельцы смотрят на нас из телевизора! Верните мне мой шлем и космический бластер!» - откуда-то из недр многострадальной «скорой». Устало-раздраженное «Да, бля, заткнешься ты или нет, мазурик! Сан Саныч, мать твою, поехали!» вконец умученных санитаров. С неслышным треском разлетающиеся под колесами осколки лекарственных ампул. Точно хрупкие стеклянные цветы на длинно-тонких стебельках. Точно … хрустальные колокольчики.



Всегда рядом.
 
LitaДата: Воскресенье, 19.01.2014, 12:19 | Сообщение # 55
Друг
Группа: Администраторы
Сообщений: 9617
Награды: 178
Репутация: 192
Статус: Offline
Автор: Marita

Красный колпак

Эйлин резала лук и порезала палец. Ах, какая неловкость!

Нож клацнул «Крак!» железным ведьминым зубом, надгрыз мясисто-розовое и сочнохрусткое белое, вишнево-ягодными каплями украсил пирог. Когда режешь лук, принято плакать.

…У гостя был луковично-острый колпак, красный, как созревшая вишенка, игольно-острые зубы торчали над нижней губой, точно у лесного хорька. Эйлин подумала – он пришел, потому что она вкусно готовит. Фейри всегда слетаются на запах ее пирога.

– День добфый, хозяюфка! – бельчачье-рыжим хвостом колпак махнул по столешнице, красно-алою лужицей растекся под ногами его, едва не запачкав башмаки. – Пфемного добфра тфоему дому, добфа муфу и детям малым, добфа тебе фамой. Не уделиф ли и нам, добфому нафодцу…

Эйлин смотрела, как он ест – разевая непомерно большой, лягушачье широкий рот, заталкивает за губу куски пирога один за другим, вишнево-красной улыбкой щерится ей в лицо. Как крошки разбегаются по столу рыжими резвоногими мурашами. Как ноет укушенный палец. Как красное пятно на переднике темнеет, подсыхая, словно притушенный костер на ветру.

– Убить лягушонка! Отрезать дурацкие лягушечьи ноги! Мам, это он тебя обидел! – только Кэйвен умеет так громко кричать. Только у Кэйвена есть злая, дальнобьющая рогатка. Кэйвен хотел заступиться за нее, он выскочил из-за дверей, выхватил из-за пазухи камень, прицелился…

Бум-мс!

– Ах ты мефский мальцифка! Это тебе так не фойдет! – неловко, как подраненный лягушонок, гость прыгал по столу на одной ноге, обеими руками держась за другую, и темно-зеленые бриджи его, цвета сочной болотной ряски, горели потеками красного, точно пламя переметнулось с передника на них, пал пущен по траве, камыш занимается ярко-рыжим огнем. – Мы еще пфидем! Мы тебе устфоим!

…Остатки пирога горчили луковично-острым и были черны по краям, точно догоревшие уголья. Она не решилась есть их сама или кормить семью, и выкинула пирог за ограду, и стала ждать. А три луны спустя…

***

А три луны спустя они все-таки пришли.

Не за Кэйвеном – за нею, и это было вполне справедливо – плоха та мать, что не научила своего ребенка законам вежливости и гостеприимства, и вся вина за случившееся лежит на ней.

Красные, как мухоморовы шляпки, их остроухие колпаки прятались в непролазной траве, дразнили с самых высоких веток, грибами прорастали в древесной коре. Фейри смеялись, фейри зубоскалили ей, с ежиным шорохом терлись об юбки, кололи сквозь башмаки длинно-острыми иглами.

– Эйлин, иди к на-ам! Нет, к на-ам! Эйли-ин! – тропинки сматывались под ногами в большой, путано-рваный клубок, колкой шерстистою нитью петляли влево и вправо, назад и вперед, пот на губах был солено-горьким, точно ножом рассеченные луковичные внутренности. – Эйлин, куда-а?

…Когда под ногами хлюпнула липко-болотная жижа, а камыши наклонились к лицу ее, щекоча волосы пухово-нежным, она едва не рассмеялась от облегчения. Пусть будет так. Мягкие руки трясины, тянущие за щиколотки вниз. Ряска, зеленой рыбьей чешуей облепившая грудь и шею. Захлестывающие ноздри и рот луковично-горькие волны. Смех фейри над головою. Темнота…

Пять лун спустя Кэйвен, играя с мальчишками в камышах, нашел ее перепачканный в иле браслет и полуистлевший лоскут от платья, и очень горько плакал.
_________________________________________________________________________________________

В рассказе речь идет о фейри-пикси, чьей отличительной особенностью является умение перекидываться в ежей и в таком виде бродить среди смертных. В обычном обличье своем они бывают ростом от одной пяди до нормального человеческого, носят ярко-красный островерхий колпак и зеленую куртку, а любимая забава их – сбивать с дороги путников. Как и все фейри, имеют во внешности своей некое отличительное уродство – копыта вместо ступней, перепончатые ладони, клыки, торчащие изо рта и т.п.



Всегда рядом.
 
LitaДата: Воскресенье, 19.01.2014, 12:21 | Сообщение # 56
Друг
Группа: Администраторы
Сообщений: 9617
Награды: 178
Репутация: 192
Статус: Offline
Автор: Marita

Сказка о князе Петре и Февронии-знахарке


Петр, князь Муромский, умирал. С сахарно-белым лицом, источенным в острое скулами – таял по капле, точно подожженная свеча, сукровицею и потом истекал в собольи меха княжьего ложа, сдавался, падал, рушился на колени – перед неведомой хворью, изгнать которую не в силах был ни один врачеватель.

Зеленый, как драконья чешуя – май перекрикивался за окнами громко-птичьими голосами, терпким запахом трав разливался по горнице, желтый, золотой, ослепительно синий… радужно-пестрые кольца плыли перед глазами, князь опускал веки, задерживая дыханье, точно перед прыжком в воду, и река принимала его, дарила покой и прохладу измученной язвами коже. Темные, как речной ил, стрекозино-легкие – сны распускались бледно-розовыми кувшинками по воде, князю снова было десять, восемь, шесть лет, он шел с братом на реку – нарвать кувшинок для матери, и солнце пекло непокрытую голову, и речные русалки с девичье нежными лицами смеялись ему из-под воды, манили в топь перламутрово-белыми пальцами, и едкий крапивьий сок стекал с ножом обрубленных кувшиночных стеблей, и жутко чесалась ладонь… князь просыпался, успокоенно думая, что осталось уже немного.

– Не нашли лекаря в наших краях – пошлю отроков в соседние княжества, негоже вот этак, брат… – у Павла были драконьи глаза, холодные, мутно-зеленые изумруды, с змеиным шелестом вился по полу огненно-алый плащ, жег заревыми всполохами бревенчато-бурые стены – брат притворялся змеем, как змей некогда притворился братом, забрал его походку и голос, мужем вошел к жене его. У змея были ятаганно-острые когти, яд капал с клыков его желтой, пенною брагой, князь разрубил змея надвое – узкую, как мечевая рукоять, плосконосую морду, мерзко шевелящийся хвост – змей плакал ядом и кровью, ворочался у ног его, издыхая, точно недостреленный пес, и жесткие, как изумрудные грани, чешуинки царапали княжевы сапоги. Зуд делался все нестерпимее, словно пчелиный рой забрался под одежду, жалил и жег, изъязвляя плоть сотнями крохотных мечей, пчелы копошились в мертвых змеиных глазницах, желтым гноем истекающий клубок, гной проступал сквозь шелковую рубаху, мясисто-красными струпьями пчелиных укусов горели щеки и шея… Князь застонал, рывком раздирая на горле вышитый ворот. – Эк, как же тебя, меньшой, да что же все так…

Май плыл за окнами белооблачными стаями птиц, огненно-золотой, как сусальное золото, изумрудно-зеленый, пел у реки звонкой пастушечьей дудкой, темным звериным рыком отдавался из чащи. Май – спутанные тропинки на лугу, май – расставанья и встречи, надежды, мягким прядильным клубком утеснившиеся в груди…

…Где-то за сотни верст от Мурома, в земле Рязанской, оторвавшись на миг от ткацкого станка, дева с жемчужно-серыми глазами погрузила ладони в теплую заячью шерсть, бусинами роняя слова, шепнула: «Рано отчаиваешься, княже!» и сладко-медовыми сотами, дымом и древесною хвоей пахли узко-изящные руки ее, и кожа ее, пропитанная лесом и солнцем, была золотисто-медовой и чистой, точно холодная ключевая вода.

***

…И глаза у нее были холодные, русальи, серые, точно озеро в пасмурную погоду. Тени прятались под водою, чешуйчатыми рыбьими боками расплескивая грязно-озерный ил, тяжелые, словно веревочные жгуты, водоросли колыхались на дне, русалка пела, белыми костяными гребнями расчесывая волосы-лен, и заячье пугливые тени ласкались к рукам ее, путались под пальцами мягкой кудельною пряжей.

– Жениться обещаешь, князь? Тогда помогу! Ты только всерьез обещай, не насмешки ради, – тени таились под лавкой мохнатым шерстяным клубком, русалочье чуткими пальцами дева тянула нити на ткацком станке, впрядая в полотнище юрких солнечных зайчиков, серое, белое, хрупко-золотое… князь прижмурил глаза, спасаясь от ярко-режущих всполохов. Дочь бортника, рязанская крестьянка – сейчас это уже не имело никакого значения, мед под пальцами, мед под языком, медовое дыханье ее, изгоняющее злые хвори…

Баня дышала жаром раскаленных камней и майской, березовой свежестью, зверь, паром пышущий из ноздрей… глотнув медвяно-желтого квасу, князь шагнул зверю в пасть, истекающую жаркой слюною. Пар валил с ног, изгладывал до костей, густыми комьями шерсти лез в ноздри и рот, зверь бился и рычал, скованный семью цепями, шершавым, жестким языком сдирал с кожи язвы и струпья, князь мазал раны медовой, пенящейся закваской, улечивая нестерпимый зуд. «А ту, что под сердцем – не мажь, так оно вернее будет!» Яблочно-румяный, чистый, как свежевыпряденный холст, он вышел из бани, поддерживаемый слугами под обе руки, и сны, точно озерный омут, стянули его на дно, едва он добрался до постели. Белые, как облака, голубино-легкие, зарницами сияли за слюдяным окном, огненными перьями жар-птиц щекотали ладони и лоб, курлыкали по-журавлиному: «Май, просыпайся, вставай, жить-не маяться!», князь засмеялся, руками разгоняя крикливые птичьи стаи, и распахнул глаза – в медово-солнечное утро. Чистый, как свежевытканный холст, всеми хворями позабытый… забыть о медовых клятвах показалось вернее всего. «А ту, что под сердцем – не мажь…» Он чувствовал ее, всю обратную дорогу, точно недолеченную рану от стрелы, бередил, дотрагиваясь под рубахой, думал о русальих глазах и белом голубином пере, и хворь вернулась – привычной тягостной ломотою, кувшиночными бутонами язв расцвела из-под кожи, и он собрался обратно, так же, как и ушел, вслед за заячье юрким клубком, красно-ржавыми нитями тянущимся из той, что под сердцем, невылеченной до конца…

…И все так же крутилось веретено, все так же пела, русалочьи чистым голосом, склонившись над прялкой, рязанская знахарка, все так же нежны, словно лен, были кудри ее, и руки ее пахли майской березой и медом. «Ты только всерьез обещай, не насмешки ради!» Сотнями острых брызг раскололась озерная гладь, тонкие, как пчелиные жала, осколки впивались под кожу, кусали и жгли, врастая в рубаху малиново-алыми лепестками; дева зачерпнула воды пригоршней, остужая, плеснула ему на грудь.

– Меня Февронией кличут. Не княжье имя, да и не ловка я в делах государственных… – май рвался за окнами ранними громовыми раскатами, огненными крылами жар-птиц опаливал небесную кайму, зорево-красный, сусально-золотой, белый, как голубиное перо – май рассыпался чистым колокольным звоном, над яблочнобокими куполами муромских церквей, над ясноозерными лугами земли Рязанской… май, княжий месяц, вступал в свои права, княгинею вел под руку льняноволосую деву с русалочьими омутами глаз.

***

– Прогони ее, княже! Пусть забирает с собою все, что душе угодно – парчи заморской, золота и серебра берет на откуп, сколько увезти сможет, только избавь нас от нее самой! Глазлива больно, да и не в меру горда – стыдятся жены наши сидеть с ней за одним столом, прислуживать дочери бортника, из рук ее, пачканных смолою, дары принимать. Не ровню ты взял себе, княже – черную ворониху вместо белой лебедушки в терем привел!

Князю хотелось взять плеть и отстегать их, как дурных собак, черной, смоляною злобой исходящих, в песье мохнатых шапках, бархатношкурых кафтанах – бояр, кричащих на крыльце его паскудственно-гадкие речи, но белые ладони русалки накрыли его ладонь: «Пускай, глупые люди…» Распахнутыми пастями рыб зияли по углам горницы крепкобокие сундуки, зеленые, как водоросли, изумруды скреблись об их переполненные чрева, красно-жаркие рубины ракушками светились на дне, медово-золотым песком рассыпались монеты в бледных русалочьих пальцах…

– Снаряжайте ладью, друже! Раз Феврония вам княгинею не угодна, то и я – не угоден как князь. Вместе уйдем.

…Точно Китеж-град, Муром прятался, исчезал за кормой, в полуденно-голубом растворялись сахарные маковки церквей. Ладья шла по Оке, и дева, с русальи бездонными глазами, пела, расчесывая волосы-лен, от голоса ее распускались цветы, деревья покрывались свежей, зеленой листвою, медовыми каплями текла из-под рук ее холодная речная вода. Июнь – ржаной, хрусткобокий каравай с солнцем пышущей печи, шел вслед беззаботному маю, теплые грибные дожди сеял сквозь решето туч, плыл по реке желтыми венками из одуванчиков, русалка радовалась, точно золотую корону, вплетая в кудри солнечно-медовые цветы, твердым, как речные камни, ножом разламывала каравай на дольки-дни – пятый, седьмой, одиннадцатый…

Они появились к исходу второй недели – змееголовые, драконоглазые струги, в пене тополиного пуха за кормою, острыми крыльями парусов взрезая холодно-синее небо, и горьким дымом пожарищ пахли их дубово-ржаные бока, и ржавыми потеками крови стелились по палубе солнечно-заревые лучи. «Так прогони ее, княже! Пусть забирает с собою все, что душе угодно… Вместе уйдем…» Июнь, жаром пропеченный каравай, вяз на губах колючими хлебными крошками, терпким квасным привкусом оставался на языке, ромашково-желтый, маково-огневой, тополино-белый… давясь сухими корками слов, посланцы Мурома стояли в ряд перед князем, стыдливо комкали в пальцах песьешкурые шапки.

– Беда, княже. Точно псы оголодавшие, грызутся промеж собою бояре, делят власть, да все поделить не могут… Усобицею и смутой полнится Муром-град, а хочет народ жизни прежней, спокойной. Возвращайся и ты, и княгиня твоя, княжествуйте над нами по-прежнему, слова вам поперек никто больше не скажет.

Белый, как ромашковые лепестки, июнь облетал по ветру, тяжелыми дождевыми каплями падал в солнцем выжженную траву, июнь-осторожник, июнь-пастуший месяц, колкий, точно соломенные снопы… пастух своего непутевого стада, князь возвращался в Муром, и ветер пел свирелью за высокой кормой, и мягкие, словно лен, русалочьи кудри пахли холодно-дождевою водой и ромашково-желтым медом.

***

…Улей брошен, воском запечатаны соты, и только привкус сладкого под языком – точно воспоминание о сахарно-медовом, пыльцою облетевших годах, белым речным жемчугом пропущенных сквозь пальцы. Двадцать, тридцать, сорок лет – безмятежно-медового счастья, шелковыми нитями шитого по льняному холсту...

Петр, князь Муромский, умирал. Таял, точно восковая свеча, уходил, угасал, черной свечной копотью оседали в подушку беспокойно-короткие сны. Князь закрывал глаза – и слышал русалочье пение, и сладко-медовые губы касались его щеки, и острая, как пчелиное жало, боль – иголкой входила под сердце, взрывалась звонко-золотым и маково-красным, огнем опаливала до самой кости. Скатав под лавку змеиный, чешуйчато-зеленый хвост, русалка шила – перламутрово-синие облака, солнце – золотым яблоком на блюде, медовым отблеском в небе горели точеные маковки церквей. Рыжие, зарево-огневые, синие, как морские глубины – чугунно-каменной тяжестью сны тянули на дно, в гости к морскому царю с водорослевой, склизко-зеленою кожей, в короне из витых перламутровых раковин.

– Тш-ш… вместе уйдем, – русалка брала князя за руку, пергаментно-белыми пальцами, сморщенными, как пересохшийся воск, вела по ладони его, и синелицые, пузатые тритоны трубили в раковины, приветствуя княжескую чету, и царь смеялся, булькая пузырьками воздуха, бил перепончатыми лапами в жемчугом сияющий трон.

Угольно-черный, звонко-золотой, синий, как вечереющее небо – июль забивался в волосы придорожною пылью, малиново-сладким привкусом прятался под языком, июль – время стоящих на перепутье, сердце, открытое всем ветрам…

Князь смежил веки, чувствуя, как распускается маково-красным, добела раскаленной кочергой ворочается под сердцем когтисто-острая боль.

– Так ты… со мною?

Русалка улыбнулась в ответ малиново-розовыми губами, точеным, как серп, ногтем провела под рубахой – и горница потонула в зеленом и марево-желтом, свет был повсюду – белый, опаляюще-жаркий, точно пламя бездонной драконовой пасти; русалка меняла кожу, сбрасывала чешую, тонкой, медоволосою девушкой в белоснежной рубахе, смеясь, тянула ладони к нему, князь сделал шаг – и дева приняла его в свои объятья.

***

…Их хоронили в один день, в тесном, как пчелиные соты, каменном склепе муромского церковного собора. Встревоженным ульем гудели колокола, рассыпчато-гулкий, медово-золотой – звон плыл над белокаменным Муромом, ветер нес к реке солнечно-огневую пыльцу, кувшинками с позолоченной сердцевиной качались на мелководье бледные русалочьи цветы, и нежными, как девичья кожа, были бархатные лепестки их, и тонкими, как лен, стебельками врастали крепко они в покатое речное дно.



Всегда рядом.
 
LitaДата: Воскресенье, 19.01.2014, 12:25 | Сообщение # 57
Друг
Группа: Администраторы
Сообщений: 9617
Награды: 178
Репутация: 192
Статус: Offline
Автор: Marita

Ожерелье цвергов


Брисингамен.

Он сказал – добудь мне Брисингамен, сокровище, что дремлет на груди Фрейи, что обнимает лебединую шею богини, прекрасной в слезах своих.

Я улыбнулся, невольный свидетель слабости Всевладыки, я заглянул в душу его – шипастым терновником обиды цвела его душа, колючие ветви-копья преградой встали на моем пути, щетинистой Феху, руной Владычицы Павших.

Фрейя.

Вкрадчивыми кошачьими шагами прошелестела под окнами ее изукрашенная колесница, в алмазно-радужном шлейфе, в ярчайшем сиянии золота и янтаря, она покидала Фолькванг, богатством обильные чертоги, прекраснейшая из ванских чародеек, Фрейя, дитя непостоянства. Розы, шипы и нежность, кроваво-красные брызги лепестков – витою короной на волосах, розы под сердцем, розы в душе ее, малиново-алое счастье, за взгляд, за улыбку, небрежное касание губ первой среди асинь…

Любовь.

– К альвам и ванам, ётунам и митгардцам – она расточительно щедра, богиня всех начинаний, и этот урок бережливости – он лишь пойдет ей на пользу, – Ос-ветер, алмазно-льдистые струи, алмазным отблеском рун на щеке его, алмазы и золото, лед и янтарь – сокровище Брисингов, ожерелье раздора…

Война.

***

– Боги не оставят это безнаказанным, Хедин Хьяррандасон, – хрипит, с кровью выкашливая последние слова, затылком в липкой красно-бордовой луже. Блохою-невидимкой я вскакиваю ему на плечо, в черных зрачках митгардца – сияющий Биврёст, крылатые тени валькирий несутся по стенам, сквозь рваные отблески пламени, сквозь дымный факельный чад, достойному воину – достойная смерть… – Аllmikill níðingr, клятвоотступник, да пожрут тебя змеи!

– Конунг первый преступил через собственную клятву, – меч сына Хьярранда блестит свежепролитою кровью, от костяной рукояти до иззубренного в битвах острия – кроваво-огненная Тюр, руна победы, руна восстановления справедливости, бритвенно-тонкое лезвие с хрустом входит умирающему куда-то под кадык, на полувздохе обрывая шипяще-ядовитое «нидинг». – И вирд судья нам обоим… Хильд!

…Она прекрасна, как сама Фрейя, Хильд, дочь конунга Хогни, Хильд – достойнейший приз, лучшему из лучших.

…Годы несчетных сражений, гарь от сожженных городов, въевшаяся в волосы и кожу, чуткие беспокойные сны, стылый холод стали под изголовьем. Хильд – валькирией его нескончаемых битв, Хильд смеющаяся, Хильд дразнящая, Хильд – желаннейшая из дев, давно обещанною наградой из рук конунга, да пребудет с ним удача во всем.

…Волны, плещущие в дощатое днище драккара, жемчужно-пенными брызгами через борта. Лагуз-рыболовный крючок, руна ванахеймских чародеев, руна партнерства и брака – жемчужною вязью на поясе Хильд. Лагуз-руна, руна-манок, руна-ложь, текучая вода, пустые обещанья. Хильд убирают цветами и золотом, Хильд наряжают в роскошное платье, Хильд – невеста соседского конунга, мог ли рассчитывать на руку ее простой хирдман…


Кряжистый, густобородый, стальная сеть кольчуги на мощных плечах – Хедин-отступник, самоназванный грамр среди соратников по оружию – точно неистовый Тор, бог ярости и безрассудства. Кровь и пламя, угли и зола – сердце его – разворошенный очаг, слова, потерявшие цену, клятвы, лишенные сил. Колкими укусами искр жалю его сквозь кольчугу, пламенно-рыжими всполохами танцую в бревенчатых стенах, конунг вернется на пепелище, черным пеплом потери подернется душа его.

– Хильд, – он берет ее за руку, и дочь Хогни опускает глаза. Прозрачно-белая кожа, пальчики-льдышки, не отогреть у самого жарко натопленного очага. Холодная северная принцесса страны бесчисленных фьордов, погибель воинов и королей...

– Хильд, – говорит он, – ради тебя… – и серо-голубые глаза ее вскипают приливами слез, прозрачно-алмазные капли крупным градом срываются с ресниц, лед и хрусталь, бусинка к бусинке…

Брисингамен.

***

– Не правда ли, оно восхитительно, Локи? – откинула волосы перед зеркалом, любуясь, задержала дыханье. – Корона, достойная королевы, мой Брисингамен, сокровище сердца моего… Чему ты смеешься, Локи?

– Альфригг. Берлинг. Двалин. Грер. Чумазые, безобразные альвы. Она вся в саже, твоя корона, – пускай позлится немного, злость ей даже к лицу.

– Ах ты… Да ты…– рассерженной кошкой скользнула с моих коленей, теплая, нежнокожая, пахнущая медом и весенними травами, Фрейя, диса ванахеймских садов, царапнула по щеке на прощанье когтисто острою печаткой. Альфригг, Берлинг, Двалин…

– Уж кто бы упрекал меня, Локи! – склонилась ко мне, шипит, совсем по-кошачьи, острые белые зубки под вздернутой верхней губой. Ш-шш, змееныш-шш, укуш-шшу…

И отчего мне так нравится ее дразнить?

… Меха ее широкого ложа, пятнистые рысьи шкуры, мягкие, точно медово-янтарная шерсть упряжных котов ее золотой колесницы. Руки ее, кошачье нежные касания – на шее, под плащом, чуть ниже живота, кошачье проворный язычок дисы любви и наслаждения.

Ее глаза. Ее губы. Ее стоны. Щекочуще жаркое дыхание на виске – твой сейдр, Фрейя, твоя ванахеймская магия, Ингуз-руна пылающим кругом между грудей, мужское и женское начало, сплетенные воедино. Ингуз-руна, руна-цепь, руна-необратимость, начало всех завершений и завершение всех начал...

– Локи… м-мм… – теплая, расслабленно-сонная, клубочком свернулась в моих объятьях, хозяйка Бигольд и Тригольд, Фрейя, кошачья богиня. Спать, набираться сил перед долгой охотой – серебряная в лунном сиянии, стынет под окнами твоя колесница, Бигольд мурлычет во сне, Тригольд беспокойно скребет когтями по полу. Ночь, время лазутчиков и воров, ночь-Ос, черные вороньи крылья, ломкие крючья застежек под пальцами, алмазы и жемчуг в ладонях – тускнеющими осколками луны.

«Не правда ли, оно восхитительно, Локи? Сокровище сердца моего, мой Брисингамен…»

***

Расплата.

– Мой меч уже покинул ножны, и не вернётся в них, пока не попробует крови, – Дайнслейф, меч конунга, надежный спутник походов и битв, еще незапятнанно бел, еще стоят друг против друга, фигурками на шашечной доске, люди Хедина и Хогни, прежде единая армия, враждою расколотая пополам. Змеиные жала копий наизготовку, древками в сочной оркнейской траве, щиты – пылающее восходное солнце, кроваво-жаркие блики на кончиках мечей, привыкший побеждать да не узнает пораженья… Конунг снимает шлем, стирает пот со лба и серые полосы пыли.

…Сон. Все как в пророческом сне, семнадцатизимней давности, полупотертом из памяти видении, когда жена еще ходила, тяжелая Хильд, а он был молод, и вирд благоволил ему. В ту ночь он проснулся – и кровь стучала в ушах, и тонко пели мечи, рассекая воздух, и ныло в груди, точно колотая рана, и он был мертв, несчетное количество раз, а жена улыбнулась – спи, тебе привиделось, сказала она – поле, солнце, сраженье, подросшая Хильд – все только сон…

И я улыбаюсь тоже.

– Все только сон, – ветром гуляю среди сомкнутых копий.

– Все только сон, – ребячьи ерошу волосы Хильд.

– Все только сон, – нашептываю на ухо Хедину, – Один проснется, откроет единственный глаз, и все закончится, раз и навсегда… Ну же!

– Что ж, будь по-твоему, Хогни, – Хедин сжимает меч до хруста в суставах, – война так война, пока последний из нас не ляжет на этой земле.

И первым ударяет в щит, призывая к атаке.

***

Валькирия.

Пронзительно белые доспехи слепят раскаленным полуденным солнцем, и кровь на ладонях ее – алее, чем розовые лепестки. Смеясь, натянула поводья, пятками в бок пришпорила скакуна – Хильдисвин, золотая щетина на хребте, копытами роет воздух, хрипит, обнажая клыки-кинжалы, свирепо поводит зрачками по сторонам.

Феху.

– Ты заставляешь ликовать мое сердце, – голос Одина – медовое золото, медом и патокой сочится его душа, вспыхивает алмазно-золотистыми искрами сшибающихся в схватке мечей. Алмазы и золото, мед и солнце, слезами застывшее в янтаре…

Брисингамен.

– И сердце мое ликует в ответ, – в улыбке Фрейи – цветы и весенние бабочки, сияющие всполохи крыльев, над лесом щетинистых копий, над рыжими солнцами щитов, в каждом взмахе меча, в каждой стреле, без промаха разящей…

Ее улыбка и вечность.

_______________________________________________________________________________

* Богиня, прекрасная в слезах – один из кеннингов Фрейи, слезы которой, упав на землю, обращались в золото

* Феху – руна, являющаяся символом богатства, традиционное значение ее – «крупный рогатый скот» (в древней Скандинавии домашний скот был одним из основных средств к существованию, а также главной единицей меновой торговли, т.е. выполнял ту же роль, какую в наше время играют деньги). В рунической магии Феху связана с Фрейей, богиней плодородия, владелицей золотого ожерелья Брисингамен и священного кабана Хильдисвин

* Ос – руна, символизирующая ветер, в рунической магии используется для снятия оков, в том числе и психологического характера. Одна из рун бога Одина

* Аllmikill níðingr – «величайший нидинг» в переводе с древнескандинавского, так проклинали предавшего своего благодетеля. Нидинг – это ругательство означало «раб, вероломный, бесчестный человек». Согласно скандинавским верованиям, предатели и клятвопреступники после смерти попадали в чертог, свитый из ядовитых змей, с ядовитыми реками, текущими внутри чертога, и вынуждены были переходить вброд эти реки

* Тюр – руна, по форме напоминающая копье, названа в честь Тюра, бога сражений. В рунической магии – символ восстановления справедливости, а также смерти, принятой в бою

* Лагуз – руна, по форме напоминающая рыболовный крючок. Изменчивая руна воды, приливов и отливов. В рунической магии символизирует партнерство и брак. Тесно связана с ванами – Ньёрдом, Фрейей и Фрейром

* Хирдман – дружинник конунга

* Грамр – предводитель дружины

* Диса – богиня плодородия

* Ингуз – руна, являющаяся символом потомства и плодородия. В рунической магии считается руной ванов, темных, женских мистерий. Связана с Фрейром и Фрейей.

* Бигольд и Тригольд – кошки, возящие золотую колесницу богини Фрейи. Их имена в переводе с древнескандинавского означают «Медовое золото» и «Янтарное золото»



Всегда рядом.
 
LitaДата: Воскресенье, 19.01.2014, 12:30 | Сообщение # 58
Друг
Группа: Администраторы
Сообщений: 9617
Награды: 178
Репутация: 192
Статус: Offline
Автор: Marita

...и круг замкнулся


Все произошло так, как и я, и многие люди могли бы предвидеть,
если бы ужас и паника не помрачили наш разум. Эти зародыши болезней
уже взяли свою дань с человечества еще в доисторические времена,
взяли дань с наших прародителей-животных еще тогда, когда жизнь
на Земле только что начиналась. Благодаря естественному отбору
мы развили в себе способность к сопротивлению; мы не уступаем
ни одной бактерии без упорной борьбы, а для многих из них, как,
например, для бактерий, порождающих гниение в мертвой материи,
наш организм совершенно неуязвим. На Марсе, очевидно,
не существует бактерий, и как только явившиеся на Землю пришельцы
начали питаться, наши микроскопические союзники принялись за работу,
готовя им гибель. Когда я впервые увидел марсиан,
они уже были осуждены на смерть,они уже медленно умирали
и разлагались на ходу. Это было неизбежно. Заплатив биллионами жизней,
человек купил право жить на Земле, и это право принадлежит ему
вопреки всем пришельцам. Оно осталось бы за ним,
будь марсиане даже в десять раз более могущественны.
Ибо человек живет и умирает не напрасно.
(Герберт Уэллс, «Война миров»)

Пищевая (трофическая) цепь – ряды видов растений, животных,
грибов и микроорганизмов, которые связаны друг с другом отношениями:
пища – потребитель (последовательность организмов,
в которой происходит поэтапный перенос вещества
и энергии от источника к потребителю).
Организмы последующего звена поедают организмы предыдущего звена,
и таким образом осуществляется цепной перенос энергии и вещества,
лежащий в основе круговорота веществ в природе.
(Биологический энциклопедический словарь, статья «Трофическая цепь»)


«…красно-бурого цвета, с мелкими кровяными прожилками, точно освежеванные туши в мясницкой на Мэйбери-Хилл. Гроздьями свисали из-под приоткрытых стальных колпаков, перезрело-лопнувшие плоды, время жатвы, августовский сбор урожая, красно-бурые капли на мордах бродячих собак.

…Зачем марсианам рот, если они не могут принимать пищу?..

— Ар-р, гр-р! — собачье дыхание смердело гнилостно-сладким, пошатываясь, я вскочил на ноги – нет, что ты, не голоден, даже не покушаюсь, все твое! Взметая грязно-серую пыль, собака вынырнула из тени, и снова нырнула в тень, сжимая в челюстях оторванное щупальце, и тишина опять накрыла меня с головой. Так зачем же им…

Металл был холоден на ощупь, скрипел под пальцами, точно высушенная солнцем крабья оболочка — глубины космоса выплюнули на гребне волны, с размаху швырнули на берег резиново-скользкие, тяжело-неповоротливые тела, разбили, сплющили о прибрежные камни, кораллово-красным осели в осколками хрустящий песок. Зачем…

Не знаю, зачем я это сделал — подтянувшись на руках, по-марсиански грузно перевалил через край одной из их чудовищных машин, уселся в кресло, выпачканное подсыхающе-бурым. Мертвый Лондон лежал передо мною, черной сажей покрытые мостовые, Темза, в ржавой накипи марсианской травы... Последний человек, оставшийся в живых, ура!

Круглая, как таблетка, размерами под марсианское щупальце, какая-то кнопка оказалась у меня под рукой, я ударил по ней кулаком, потом еще и еще, радуясь низко гудящему вою – бледное, предрассветное небо молчало мне в ответ, равнодушное к слезам и проклятиям, подлое марсианское небо. Я бил и бил, не замечая, что стер кожу до крови, что острые, как треснувшие раковины, пластмассовые края вонзаются мне в ладонь, что…»

***

Вряд ли сейчас это кому-нибудь нужно, но я должен писать, писать обо всем по порядку, последнюю летопись человечества, пока еще в состоянии держать в руках бумагу и ручку. Они должны знать — наши потомки, те, кто выживет вопреки всему, знать о том, что произошло, и не повторить наших ошибок.

Если, конечно, они все это прочтут… Когда закончу, я спрячу бумаги в несгораемый сейф, так надежнее, там время меньше повредит их, чем где-либо. Надеюсь, мои усилия принесут хоть кому-нибудь пользу, больше мне, увы, надеяться не на что.

***

«…покачиваясь, как марсианские треножники, щупальцами веревочных жгутиков сгребая под себя бледно-зеленую воду, они плыли к неясной, одной им видимой цели. Склизко-серые, шарообразно вздутые тела, ворсинками топорщаяся плоть — Pseudomonas aeruginosa, непобедимое божье воинство. Оружие, против которого у марсиан не было ни единого шанса.

— Сгнили заживо, — тишина лопнула, зазвенела стеклянною колбой, бледно-зеленой рябью плеснула за стеклами микроскопа соленая морская волна. Платочком промокнув слезящиеся глаза, я повернулся к брату.

Крахмально-жесткие манжеты его халата были острыми, как лед марсианских полюсов, и так же безжизненно-стерильны. Отравленные хлоркой, иссушенные жаром автоклавов — бактерии скатывались, точно сор, в ослепительно-белый, спиртом пахнущий кафель, черными мячиками спор отскакивали от идеально-гладкой поверхности…

На Марсе, кажется, они создали себе подобные условия?

— Очевидно, да. Вывели под корень собственные бактерии, чтобы стать добычей чужих. Высокотехнологичная цивилизация! Я посвящу этой теме свою дипломную работу, — брат рассмеялся колким, как проволока, смехом, брызгами ослепительно-белого плясали стены лаборатории в его по-марсиански круглых очках, Pseudomonas aeruginosa треножниками раскачивались под водой, стальные цилиндры инопланетных спор, обглоданные мириадами бактерий, скрипя, обращались в бесполезную ржу.

Да, марсиане не были знакомы с процессом разложения, иначе бы они не…»

***

Его диплом так и не был написан — брат умер две недели спустя, одним из первых, в борьбе с пандемией студентов-медиков бросили на передовую, а я… я побоялся даже прийти на его похороны, страшился лишний раз выйти из дома, тер спиртом дверные ручки, потом заболела жена, потом я взял кэб и отвез ее в больницу, в надежде, что там ей помогут, потом… эту часть воспоминаний мне хотелось бы вырвать, стереть из памяти, смять и кинуть в корзину для мусора, как и свои незаконченные записки… зачем? Сейчас все это настолько бессмысленно...

Впрочем, я, пожалуй, продолжу.


***

«…следовало сжечь — трупы, псов, поедающих трупы, крикливых, чернокрылых ворон, кинжалами клювов отсекающих в свои желудки студенисто-дряблую марсианскую плоть. Белесый, густой, словно кисель, туман плыл по улицам Лондона, питательная среда миллионам человеко-бактерий, размазанный по лабораторному стеклышку, город замер – под выпуклыми окулярами микроскопа Творца всего живого и сущего, с горних высей пристально вглядывающегося в нас, своих нелепых созданий. А что, если…

…смешать эти культуры бактерий в одной чашке Петри?

…и посмотреть, что получится?»

***

Как же, черт возьми, болит голова. Приму морфия, это совершенно невыносимо. И да, я все-таки продолжу.

***

«…причиной эпидемии в Лондоне. Никто не связывал ее с недавним нашествием марсиан, воронье-черные заголовки газет кричали о чрезмерной скученности населения и необходимости карантина; всполошно взмахивая обрезками крыльев, газеты приземлялись к утреннему столу, к булочкам и кофе, клевали с рук липучие хлебные крошки:

«Десятки умерших в лондонских больницах!»

«От этой болезни не существует лекарств!»

«Сенсационное открытие мистера Роберта Коха — обнаружена новая разновидность уже известных науке бактерий Pseudomonas aeruginosa, чрезвычайно агрессивная к человеку!»

Стряхнув с ладоней пахнущие типографской краскою перья, я отложил в сторону «The Times» – слишком поздно. У нас не осталось времени, чтобы…»

***

Спать хочется. И во рту пересохло. Жарко, как на марсианском экваторе, да.

***

«…Румяный, яблочно-красный — Марс сиял в телескопе, невысохшей капелькой крови темно-синих небес, ничтожно малый, размерами с булавочную головку, в короне серебристо-острых лучей. Засидевшиеся на ветках, звонко падали в траву рыжебокие августовские яблоки, белые, как марсианский лед, длиннохвостые кометы птицами мчались к Земле, булавочно-тонкими клювами вскрывали рыхлую земную оболочку…

…кругами по воде расплескивая цитоплазму,

…узлами скручивая цепочки ДНК,

…мешая атомы и молекулы в белково-кипящем котле.

Зачем марсианам рот, если они не могут принимать пищу?

Зачем Pseudomonas aeruginosa пища, которую они не в состоянии переварить?»

***

Жарко.

***

«…больше похожие на марсианские треножники, чем когда-либо. Укрытые твердокапсульной броней, антеннами жестких, как щетка, ворсинок на ощупь пробуя непривычно давящий воздух, они покидали мертвую, безнадежно отравленную ими плоть временных марсианских хозяев. На выпачканных кровью псиных клыках, в острозагнутых птичьих клювах, с первыми дождевыми потоками, с свежеутренней росой на траве, они возвращались к людям, верным двуногим симбионтам, хозяевам планеты Земля — мутировавшие в марсианских телах Pseudomonas aeruginosa, новые Pseudomonas aeruginosa, новые владыки этой планеты.»

***

И не было слышно архангельских труб, и первый ангел не вылил на землю чашу Божьего гнева, и не было знамений, великих и чудных, и море стеклянное не мешалось с огнем.

И первые стали последними, и последние — первыми, ибо много званых, а мало избранных…

***

«…и круг замкнулся.»

___________________________________________________________________________

* Pseudomonas aeruginosa — синегнойная палочка, бактерия, патогенная для человека, характеризуется высокой токсичностью и устойчивостью к антибиотикам, вызывает гнойно-воспалительные заболевания различной локализации

* «Последний человек, оставшийся в живых, ура!» — фраза целиком взята из романа «Война миров»

* «И не было слышно архангельских труб, и первый ангел не вылил на землю чашу Божьего гнева, и не было знамений, великих и чудных, и море стеклянное не мешалось с огнем» — перефразированное «Откровение Иоанна Богослова», главы 15 и 16

* «И первые стали последними, и последние — первыми, ибо много званых, а мало избранных» – перефразированное «Евангелие от Матфея», глава 20, стих 16

[r]



Всегда рядом.
 
LitaДата: Воскресенье, 19.01.2014, 12:42 | Сообщение # 59
Друг
Группа: Администраторы
Сообщений: 9617
Награды: 178
Репутация: 192
Статус: Offline
Автор: Marita

Рассказ написан не столько по китайской мифологии, сколько по книге "Путешествие на запад" У Чэнъэня, главам 1-7 http://www.nhat-nam.ru/biblio/west1.html , оттуда же взяты цитаты.

О мальчике-актере кукольного театра в средневековом Китае и его куклах – персонажах популярной китайской пьесы «Переполох в небесных чертогах". Сюжет этой пьесы как раз и рассказывается в первых семи главах многотомного "Путешествия на запад". Для неосиливших сии главы :) - речь в них идет об обезьяне-трикстере по имени Сунь Укун, веселой и практически всемогущей, родившейся волшебным образом из камня на вершине горы, научившейся многим своим волшебным умениям у мудрого наставника-буддиста, хитростью заполучившей себе волшебное оружие (посох исполнения желаний), сделавшее ее практически непобедимой. Впоследствии эта веселая обезьянка, уставшая править своей страной обезьян, заявилась на небо, к самому Небесному Императору, и устроила там немалый переполох, да такой, что против нее было двинуто целое императорское войско, которое таки не сумело одолеть разбушевавшуюся обезьяну. Ее смог одолеть лишь сам Будда, на 500 лет придавив тяжелой каменной горой.

Сам рассказ, конечно же, не про это - он всего лишь о мальчике, и всего лишь о куклах, разыгрывающих эту пьесу, а еще там много философствования и буддизма, и обыгрывания значений китайских иероглифов, и сами иероглифы - как заголовки к главам.

Камень, дерево, пустота


«Наша жизнь – это кукольное представление.
Нужно только держать нити в своих руках,
не спутывать их, двигать ими по собственной воле
и самому решать, когда действовать,
а когда выжидать, не позволять дергать за них другим,
и тогда ты вознесешься над сценой.»

(Хун Цзычэн, китайский философ)




Цзи, голод.

Высушенное тельце цикады на меже, желто-серыми иероглифами линий – Чжан Шан окунает ладони в солнцем выжженную пыль, Цзи оседает на коже невесомо-легкими штрихами, скрюченными насекомьими лапками царапает пальцы. Чжан Шан пробует цикаду на вкус, хитиновый панцирь хрустит под зубами, точно недоваренное рисовое зерно. Цзи – голод, неурожай. Отцу нечем платить земельную пошлину, и их выгоняют с участка. Может ли быть на свете что-то ужасней, чем остаться без дома?

Чжан Шан закрывает глаза, и видит себя камнем на вершине горы. Гладким, как куриное яйцо, источенным ветрами с четырех сторон света, бесстрастным, бесчувственным и безмятежным. Он зреет, точно диковинный плод, вбирает в себя рассыпчато-золотые солнечные лучи, жемчужно-белые касания лун оставляют на нем паутинно-тонкие трещины. Инь сменяет Ян, солнце встает на востоке и засыпает на западе, трава прорастает зелеными копьями сквозь его гладко-каменную кожуру.

Цзин-н-н!

Пронзительно-острый, словно пение мертвых цикад, звук рождается в сердцевине его – иероглифом Цзи, раскалено-белыми иглами рвется наружу, дымчато-огненными стежками прошивая небесную твердь.

– Кто осмелился тревожить мой покой, великого Нефритового Императора Небес?

– Это всего лишь обезьяна, Ваша Безмятежность. Глупое, недалекое существо, порожденное камнем на вершине Горы Цветов и Плодов, и событие это слишком ничтожно, чтобы вызвать удивление.


…У него остроухая, покрытая каменно-серою шерстью мордочка и глаза – цвета позолоченных пилюль бессмертия, что вкушают за столом небожители во Дворце Полярной Звезды. Он кланяется, прижимая к груди костлявые лапки – огненно-красному югу, северу в черно-змеиной чешуе, белым снегам тибетских вершин далеко на западе, зеленобрюхому дракону востока, от моря до моря распластавшему по облакам свои необъятные крылья. Он втягивает воздух чуткими, наружу вывернутыми ноздрями, ребенок, пробующий на вкус Великую Пустоту – пустота горчит зеленым и обжигает перечно-красным, сахарно-белым истаивает под языком и заставляет морщиться от кисло-черного. Сунь Укун, великий обезьяний царь. Сунь Укун, постигающий Дао.

Гулкая, как горный водопад, пустота рушится вниз пронзительно громким смехом, рваными иероглифами слов наполняет барабанные перепонки – Чжан Шан открывает глаза. На сельской площади представленье, странствующий кукольный театр, пьеса «Переполох в небесных чертогах», виденная им уже не единожды. Куклы кивают ему из-за расписной ширмы тыквенно-круглыми лбами, смеются, высовывая красные языки, распяленные на бамбуковых тростях воители, боги и обезьяны; Цзи корчится в желудке крючковато-острым клубком, нить сматывается к нити, у кукол соломенно-жесткие волосы и глаза – блеклые, как придорожные камни.

Может ли быть на свете что-то ужасней, чем остаться без дома? Оставившие его добровольно – не знают ответа на этот вопрос.



Си, театр.

Чжан Шан ведет кисточкой по шелковому полотнищу, подкрашивая выцветшие буквы. Си наливается вишнево-алым, точно дозревающий плод, Си истекает густою тушью, яркое, как восходящее солнце, Си надувается парусом над кибиткой бродячих актеров, ветер гонит кибитку с востока на запад, от Сучжоу до Пекина, от Сычуаня до Шанхая, пылающими брызгами заката Си тянется за горизонт.

– Сколько времени ты прожил в этой пещере?

– А вот этого я как раз и не знаю. Помню только, что, когда в очаге погасал огонь, меня посылали собирать хворост. Там, за горой, я видел прекрасные персиковые деревья, они покрывали всю гору. Раз семь наедался я персиками до отвала.

– Гора, на которой ты был, называется Горой спелых персиков, и если ты ел плоды семь раз, то я думаю, что прожил ты здесь семь лет. Чему же ты хотел бы научиться у меня?


…Отец продал его в ученики кукольнику, не спрашивая согласия, но Чжан Шан не жалуется – он сыт, одет, его практически не бьют. Утро сменяет ночь, нефритовый заяц на блюде-луне выстукивает барабанную дробь звонко-каменными ладошками, надкушенные медно-рыжею ржой, монеты падают в подставленное блюдо, заяц кланяется, прядая фарфоровыми ушами. Вечер приходит на смену дню, ворон с золочеными перьями точит когти о солнечный диск, высекая огонь, раскаленно-алое пламя бушует от кромки до кромки небес, лепестками лотоса, изогнутыми, словно острые сабли, режет воздух на тонкие лоскуты. За окнами темнеет, Чжан Шан откладывает в сторону кисть, вытирает тряпицею руки, испачканные липко-красною тушью. Добросовестный труд, дядюшка Вей будет доволен стараниями ученика.

– Многому ли ты научился за это время?

– За последнее время я в известной мере постиг сущность законов Будды и чувствую, что силы мои постепенно крепнут.

– Ну, раз ты уже постиг основы учения Будды, смог освоить его основные начала и всем своим существом проникся этим учением, то тебе остается лишь подготовиться к тому, чтобы уберечь себя от трех стихийных бедствий.

Отблесками дотухающего костра Си угасает за окнами, угольно-ржавою тушью растворяется в шелке небес, куклы хихикают, пряча рты тряпичными рукавами, и голоса их подобны скрипу дерева, несмазанного воском.

–…и через пятьсот лет небо ниспошлет на землю гром, который поразит тебя. Чтобы избежать беды, ты должен обладать прозорливостью…

– …огонь этот не небесный огонь, а особенный, «скрытый огонь». Он возникнет в тебе самом и дойдет до мозга...

– …и с неба придет новое бедствие – ветер, который уничтожит тебя. Он не будет похож на ветры, дующие с востока, юга, запада и севера…

– …вот от каких бедствий ты должен спастись...


В полых кукольных головах, словно в тыкве-горлянке – прибежище ветру и пустоте. Молния высекает огонь, огонь раздувает ветер; путаясь в паутине перерождений, Сунь Укун скачет по облакам, шелково-тонкая нить пляшет под пальцами кукловода, раскаленно-красным, точно фениксово оперенье, пышет в небе одежда великого обезьяньего царя. Чжан Шан закрывает сундучок с куклами и думает о собственном Дао.

Дорога, ведущая в никуда – приведет ли ищущего к дому? И белая, как прохладно-лунный фарфор, пустота в сердце его не подсказывает ответа на этот вопрос.



Хэн, злость.

Стирая глину с исцарапанных щек, Чжан Шан поднимается с земли, Хэн грязно-черною кляксой сползает по коже; вытянув комарино-острый хоботок, Хэн лижет сукровицу из разбитой губы, вязким, как болотная жижа, пузырящимся зельем вливается в кровь.

– Ты что, взбесился, что ли? В тебе нет и четырех чи роста и лет тебе не больше тридцати. Да к тому же ты без оружия, а кричишь о том, что пришел расправиться со мной!

– Ах ты, проклятый дух! Ты, видно, совсем ослеп. Я хоть и мал, но могу сделаться таким большим, как пожелаю. Пусть нет у меня никакого оружия, но этими вот руками я могу обхватить луну на небе. Ну, держись, испробуй, каковы мои кулаки!


Их два раза по трое – местных деревенских мальчишек, решившихся проучить пришлого чужака – за странно вышитые узоры его одежд, за взрослый, независимо-заносчивый вид, за медные монеты в мешочке на поясе, которыми он столь вызывающе звенит у них на глазах… он просто другой, и этого вполне достаточно.

Раскрашенным деревянным копьем Хэн входит куда-то под сердце, и Чжан Шан замахивается кулаком. У Хэн привкус глины и соли, огненными, как из меднобокой печи, обезьянье-злыми глазами Хэн прожигает одежду и кожу, разорванная в тысячу кусков, Хэн собирается воедино, паучье вывернутыми конечностями перебирает, словно четки, Великую Пустоту. Красное, черное, каменно-жесткое, до разбитых костяшек пальцев…

– Изменись!

Чжан Шан еще не верит, что все закончилось. Хэн дует в уши его, назойливая, как комариный писк, он машет рукой, отгоняя ее, точно полуденную мошкару. Чжан Шан складывает на землю выдернутый из изгороди шест – он здорово помог ему в драке, эх, надо было сразу, едва они начали швыряться камнями и грязью… долгая выдержка порой приносит лишь вред.

Он моет руки в дорожной луже, и волны в ладонях его отливают зелено-серой драконьей чешуей, ракушечные замки сияют со дна, белые, как кости мертвецов. Легкий, в туфлях из лотосовых корней, он погружается в толщу вод, плывет, зацепившись за окуневый плавник, и красные от коралловой крови ворота смыкаются за его спиной, отрезав путь в надземное царство. Хэн, раскаленное пламя драконовой пасти, с шипением бьется о воздушные пузырьки, великий драконий царь ловит пузырьки языком, Хэн щерится зубьями вил, изогнутыми жалами алебард язвит дракона в мягкое подбрюшье. Чжан Шан тянет рукою за нитки, и запрокинув нефритово-тяжелую голову, дракон выплевывает к ногам его яшмово-красный шлем и золотом выделанную кольчугу, и крокодил бьет в колокол шипасто-острым хвостом, и черепаший панцирь гудит ему в ответ, точно стальной барабан, и черный от ржавчины, изгрызенный ракушками и солью – Посох Исполнения Желаний встает из морского дна, от тридцать третьего неба до восемнадцатого слоя преисподней, и невесомо-тонкою иглой ложится к нему в ладонь…

…Чжан Шан откладывает в сторону заштопанный халат, но мысли о собственных желаньях не оставляют его. Чего бы он хотел добиться в этой жизни, будь у него выбор? Выучиться как следует грамоте, и, сдав экзамены, стать чиновником? Научиться владеть оружием на должном уровне и поступить в императорскую гвардию? Брать уроки торговли у дядюшки Вея и со временем, накопив нужную сумму денег, открыть собственное дело, свой кукольный театр?

И Сунь Укун, великий обезьяний царь, смеется ему со стены крашенным деревянным ртом, и Сунь Укун не знает ответа на этот вопрос.



Мэй, красота.

Нежным, хрустально-лунным сиянием разливается по ночному саду, Мэй – тени бамбука на выбеленной луною стене, звенит натянутою струной, цепляясь за верхушки деревьев, Мэй – срывающийся шепот лютни, рассыпчатый смех мандолины в тонких девичьих пальцах.

– Какой ты забавный! Ладно уж, убирайся отсюда! Нет, останься…

Чжан Шан опасается пошевельнуться, опутанный нитями Мэй, беспомощно-деревянная кукла. Он влез в этот сад за спелыми персиками, там, где ветви плакучей ивы склонялись над стеной, словно витые лестничные перила, он опустился по ним, неслышный, как лунная тень, нырнул с головой в прохладную черноту сада, точно в подземное царство Яньвана, владыки живого и смертного, и Мэй, расставленные силки, вскричала по-птичьи, принимая к себе его душу, хрустальноликая, тенеокая Мэй.

– Годы твоей жизни кончились, и нас послали за тобой.

– Я выше земного мира чувственных страстей! Я не состою из пяти элементов и не подчинен власти Князя смерти. Вы что, с ума сошли? Как же осмелились вы схватить меня и тащить сюда?!


…Брови ее – точно серп молодого месяца, встающего над садом, нежнее, чем розовые бутоны, румяно-персиковые щеки ее, губы ее красны, как спелобокие вишни, Мэй истекает ягодным соком, бесшумно падают наземь вишневые лепестки.

Ее имя – Ван Джу, она дочь чиновника, владельца этого сада, она пишет стихи и музицирует, и любит гулять ночами по садовым дорожкам, мимо каменногривых львов, уснувших в зарослях тутовника, мимо драконоголовых сосен с лунно-белой, чешуисто-твердой корой. Пряча тонкие пальцы в веерах хризантем, Ван Джу ступает по саду крошечными, как цветок лотоса, ступнями, что поместились бы и в одной ладони Чжан Шана, пионы яшмовокрылыми бабочками трепещут в ее волосах, Ван Джу смеется, вытирая со щек золотисто-розовую пыльцу.

– Ты нравишься мне, мальчик из кукольного балагана. Пожалуй, я не скажу отцу, что ты сюда приходил… и даже позволю прийти еще. И кстати, нашем штате слуг не хватает помощника конюха, да и место сторожа сада пока что вакантно… хочешь, я представлю тебя отцу? Утром, после завтрака, когда он будет в благодушном настроении, приходи к парадному входу, умытым чисто, одетым в праздничные одежды, и будь почтительным с ним. Возможно, твоя судьба переменится к лучшему, твои театральные боги были добры к тебе в эту ночь… а теперь уходи.

Мэй, лунный жемчуг на девичьей шее, тает бледно-серою дымкой, полосами утреннего тумана встает над садом, тянет сердце оборванно-острой струной. Чжан Шан прижимает ладони к груди, наматывая на запястья нить собственного Дао, и тонкая, как рыболовная леска, Мэй режет ладони в кровь, рассыпавшимся ожерельем облетает в густую траву. В руках Чжан Шана – холод и пустота.

Стоит ли его кочевая свобода устроенной жизни в чиновничьем доме, покоя, стабильности… прогулок с Ван Джу по ночному саду?

Он вновь и вновь задает себе этот вопрос, и сам не знает на него ответа.



Лу, дорога.

Бумажным свитком сматывается под колесами кибитки, пыльными иероглифами камней прорастает сквозь зеленое полотнище травы, Лу, ярким гримом на кукольных щеках, красное, черное, белое, золотисто-желтое Лу.

– Когда небесному императору доложили о том, что ты счел для себя оскорбительным то назначение, которое ты получил, и покинул конюшни, владыка сказал: «При прохождении службы обычно начинают с низких должностей и постепенно доходят до более высоких. Как же можно уже в самом начале выражать недовольство незначительной должностью?»

Чжан Шан не жалеет о сделанном выборе, о тонких ресницах Ван Джу и ночи с персиковым привкусом; Лу понукает ленивых мулов, Лу гонит кибитку все дальше и дальше, небесные кони бьют копытами по облакам, от ржания их поднимается ветер, и молнии делят надвое сиренево-черную ширму небес.

Инь и Ян, утро и вечер, запад и восток. Позолоченный кокос во лбу Сунь Укуна сияет сквозь предгрозовую тьму, тьма порождает демонов – трехголовые, шестирукие, размахивая мечами и топорами, они выходят из Великой Пустоты, один за другим, бесчисленное войско Небесного Императора. Сунь Укун обрастает воробьиными перьями, скользкобокою рыбой ныряет в облачно-белые волны, демоны нанизывают облака на зубчатые пики, дождь льется из прорех, орошая траву и деревья, Сунь Укун скалит зубы, выжимая на землю намокший халат.

– Сворачивай ширму, сынок, да кукол прячь, как бы от воды не попортились! Ливень-то какой… сегодня вряд ли чего заработаем.

Придавленная, точно горою, ворохом разноцветных одежд, голова великого обезьяньего царя смеется Чжан Шану потрескавшимися красными губами, Чжан Шан сводит пальцы, покрытые мозолями от тростей, словно бы подсекая рыбу – нить дергается, Сунь Укун послушно подмигивает ему огненно-красным глазом.

Камень, дерево, пустота.

Цзи, Си, Хэн, Мэй, Лу.

Чжан Шан чистит перышком прилипшие к пальцам оранжевые пятна ржавчины и мысли о собственном будущем впервые за долгое время не тревожат его.

…Куда же гонит кибитку быстроногая, обезьянье-проворная Лу, будет ли новый день, будет ли пища актерам и крыша над головой – знает лишь сам Будда Амитабха, но он не спешит дать ответа на этот вопрос.
___________________________________________________________

* Сунь Укун - в переводе с китайского имя означает «ребенок, познавший небытие»

* Си, театр - иероглиф состоит из двух ключей: «сюй» – пустота и «гэ» – боевой топор

* Позолоченный кокос во лбу - традиционный грим куклы, изображающей обезьяньего царя



Всегда рядом.
 
LitaДата: Воскресенье, 19.01.2014, 12:51 | Сообщение # 60
Друг
Группа: Администраторы
Сообщений: 9617
Награды: 178
Репутация: 192
Статус: Offline
Автор: Marita

Слушающая звуки войны


Свинцово-серое, барабанным громом гудящее небо над головой – Ли Сяомин верит, что стальные птицы прячутся именно там, за воротами туч, в гигантских гнездах, сплетенных из парашютных строп, высиживают своих птенцов, таких же остроклювых, громкокрылых, во всем подобных своим чудовищным родителям.

…У неба – тысяча лиц, тысяча масок из крашеной глины. Бледно-розовое, персиково-нежное на рассвете – оно распускается лотосовым цветком, теплое и безопасное, шуршаще-бархатными лепестками сыплется по скатам крыш. Час, когда птицы спят в своих гнездах, бесконечно спокойное время.

Сахарно-белое к полудню, небо прячет лицо в кружевной, облачный веер, птицы открывают глаза, потягивают остроточеные когти; в бумажных веерных прорехах небо светит отливающе-серым, точно стальные перья, кольчугой укрывающие неповоротливо-толстые, раздутые, словно бочки, птичьи тела.

Птицы беременны смертью. Смерть дремлет в хрупкой скорлупе яиц, раскаленно-красная, как из плавильной печи, кричащая стальными голосами – смерть ждет своего часа, чтобы выбраться наружу, расправив пахнущие порохом крылья. Небо вспыхивает багровеюще-алым, закат расцветает над крышами огненно-красною розой, стальными иглами шипов прокалывает густо-сиреневые облака. Птицы безумно голодны и готовы к охоте – черное от пороховой гари, небо принимает их, ветер берет под крыло, по облачно-тающим тропам птицы падают в ночь, птицы парят над землей, раскинув в стороны неподвижно-тяжелые крылья... Дом Ли Сяомин стоит далеко в стороне от птичьих дорог, среди озер, холодных, как ненагретые солнцем птичьи перья, среди зеленых рисовых полей – быть может, птицы устанут его искать и ни с чем вернутся к себе домой?..


– Вечно ты свое фантазируешь! Это бомбардировщики заокеанских дабицзы, я знаю, они вчера бомбили недалеко от аэродрома Суншань, и этой ночью, слышал, обещают очередной налет. Чертовы японцы во всем виноваты, все беды из-за проклятых гуйцзы! – Ли Вэньмин старше ее на два года, совсем взрослый брат, думает, говорит и рассуждает как взрослый, смеется над ее страхами… но все же они есть – быстрые, как надвигающийся ураган, безжалостные стальные птицы, питающиеся человеческой плотью, в распахнутые клювы птенцов кидающие рваные куски обгорелого человечьего мяса. Ли Сяомин ездила с отцом в соседнюю деревню – продавать рис, и видела уложенные вдоль дорог трупы сраженных насмерть небесною сталью, запекшуюся кровь на странно-успокоенных лицах, белые, как погребальный саван, одежды, струящиеся по истоптано-черной земле. Смерть приходила и забирала свое, вечно голодная, вечно жадная, стальноклювая смерть склоняла свою тень над полями Тайваня, и не было средства задобрить ее…

– Ну да, не прекратят, пока не сравняют с землей авиабазы гоугуожэнь, мы-то им интересны не больше земляных червей! И хватит на небо пялиться, пошли домой, ты еще матери помочь обещалась! – Ли Вэньмин исчезает за дверью хижины; облака, раскаленные убегающим солнцем, затухают, чернеют, прячут небеса на замок – пока гулкие, как барабаны, не ударят в ворота свинцово-серые крылья, пока грохочущий сталью воздух не заполнит собою уши и рот, оставляя на языке железистый привкус… пока не настанет ночь, время птичьей охоты, и Ли Сяомин ждет ее, сжав в ладонях бумажный листок, терпко пахнущий храмовыми благовониями, и женщина, скрытая облачно-густою вуалью, улыбается ей с тонко шуршащих страниц.

…Три тысячи лет назад ее звали Мяо Шань, и у ней было все, что только она могла себе пожелать – дворец, прекрасный как чертоги самого Императора Неба, сонмы послушных слуг, отец, желающий устроить счастье ее, выдав замуж за несомненно достойного ее человека… принцесса Мяо Шань ценила мирские блага не более, чем пыль под ногами Будды Амитабха, и пылью покрывались вышитые золотом платья, и горечью отдавало в серебряных кубках нераспробованное вино – Мяо Шань спешила укрыться от мира за стенами монастыря, под белым, как лотосовый цветок, покрывалом, чистым, как сама смерть, к которой ей не было страха. Сталь обращалась в хрупкое стекло, разбившись водопадом на тысячу сияющих осколков – меч палача терял свою силу, едва прикоснувшись к ней; лианой обвив лебедино-тонкую шею, веревка из прочного джута вела ее к падшим, в мертвое царство Яньвана, и демоны тьмы улыбались ей клыкасто-ядовитыми ртами, и души умерших, бесплотно-серые тени, в надежде спастись припадали к складкам ее одежд. По лотосовому стеблю, по ослепительно-белым лучам Мяо Шань нисходила во тьму, и тьма становилась перед нею светом, и сам Яньван прятал ладонью обожженные нестерпимо-ярким глаза. Свет обращался в волны, прозрачно-золотые от солнца, в серебряной шапке пены – Мяо Шань стояла на скале, одна среди бушующего моря, надежным ковчегом спасения от демона и меча, огня и яда, тысячерукая, тысячеглазая Гуаньинь, бодхисатва милосердия и сострадания…

Ее не пугают стальные птицы.

Ли Сяомин обводит пальцами круги на листе – нимб Гуаньинь, свет Гуаньинь, голубь в руках ее, хрустально-звонкие четки на шее. Черные от копоти облака плывут над Тайванем – Гуаньинь легко ступает по ним, идет, по щиколотку проваливаясь в белое, услышав молитвы маленькой Ли Сяомин, и голубь в ладонях ее курлычет об облаках, теряющих перья, и о грохочуще-черных клювах стальных эскадрилий птиц, истачиваемых об облака, о рыбах с небесного цвета чешуей, ныряющих из рук Гуаньинь в раскалено-белую бездну, и выплывающих оттуда маленькими дракончиками, и об иероглифах сутры ОМ МАНИ ПАДМЕ ХУМ в бумажных свитках за плечами бодхисатвы.

ОМ – разрастается огненно-красным, словно солнцем сияющий обруч, сжимается над грифельно-серою стаей. Красно-рыжие вспышки ОМ – будто звезды в ночи, будто отблеск спасительного маяка кораблям, заплутавшим в бушующем море. Гуаньинь проходит через ОМ, точно через врата из пламени и крови, и врата бесшумно захлопываются за нею, отрезав путь гневу и смертям.

МАНИ – полыхают фиолетово-синим, сапфировым огнем на ветру обхватывают взрезающие воздух крылья и прокалено-гладкие бока, птицы шипят, соплами чихая в огонь угольно-черную копоть. Гуаньинь погружается в МАНИ, точно в морские волны, смывая безнадежность и страх, в холодных, чешуисто-рыбьих доспехах выходит на сушу, и синие искры с ладоней ее щекочут встопорщенные перья, птицы поднимаются в облака, птицы уходят к солнцу, сжимая смерть в скрежещуще-острых когтях.

ПАДМЕ – вода льется из кувшина бесконечно-золотым потоком, свет, безопасность, тепло. Гуаньинь ловит губами сияюще-золотое, ослепительной вязью слов заплетая силки на распахнутых в небо крыльях, золотисто-желтыми песчинками увязает в моторах стальных сердец, птицы замирают в воздухе, точно с налету разбившись о невидимую преграду.

ХУМ – белый, как облака, нестерпимо-звонкий хор тысячи колокольчиков режет воздух на шелково-тонкие ленты. Птицы открывают рты, птицы кричат в облаках, потеряно и жалко, птицы роняют из лап раскалено-грохочущую смерть. ХУМ – Гуаньинь разворачивает свое покрывало. ХУМ – запеленывает смерть, точно плачущего младенца, прижимает к груди, сочащейся облачно-белым молоком. ХУМ – смерть затихает, смерть сладко спит, убаюканная в ладонях бодхисатвы и Ли Сяомин – засыпает спокойно, спит впервые за несколько дней, не слыша грома взрывающихся снарядов…

Снаряды не достигают земли.

***

Об этом много говорили в Китае и после того, как отгремели битвы Второй Мировой, а жизнь, наконец, вернулась в свое нормальное русло – что в ночь, когда ВВС США бомбили Тайвань, готовясь к наступлению на Окинаву, в небе над одним из селений явилась прекрасная девушка в белом, верхом на облаке, одеждами своими покрывающая готовые взорваться авиабомбы, об этом даже решился написать заметку кто-то из американских репортеров… а можно ли им верить, всем этим репортерам и слухам – решайте сами, и да поможет вам в выборе пресветлая Гуаньинь.

______________________________________________________________________
* Гуаньинь – богиня милосердия и сострадания в китайской мифологии. Ее имя означает «слушающая звуки мира». Изображается в виде прекрасной девушки, укутанной в белую вуаль, верхом на облаке или драконе, с корзиной, наполненной рыбой. Ее атрибуты – белый лотос, который является символом чистоты, голубь, олицетворяющий щедрость, свиток молитв и белые хрустальные четки. В ипостаси тысячерукой и тысячеглазой бодхисатвы Гуаньинь олицетворяет вездесущую мать, смотрящую во всех направлениях одновременно, чувствующую страдания человечества и простирающую множество своих рук, чтобы облегчить их безграничными проявлениями ее милосердия. Верующие взывают к ее заступничеству с помощью мантры ОМ МАНИ ПАДМЕ ХУМ – «Приветствие драгоценности в лотосе». В домах верующих ей также поклоняются в традиционном «пай-пай» – молитвенном ритуале, в котором используются благовония и молитвенные карты – листы бумаги, украшенные изображениями Гуаньинь, цветами лотоса или пагодами и обведенные сотнями маленьких кругов. Эта карта считается «кораблем спасения», на котором усопшие души уходят от опасностей ада и верующие благополучно доставляются в рай Амитабхи. До того, как стать бодхисатвой, то есть просветленной, Гуаньинь была китайской принцессой по имени Мяо Шань, вопреки воле родных ушедшей в монастырь. Была казнена по приказу отца, но бог царства мертвых Яньван отпустил ее, испугавшись, что она превратит в рай его подземное царство.

* дабицзы - «большеносые», так китайцы называют всех иностранцев европейского типа

* гуйцзы - «черти», ругательное прозвище японцев в китайском диалекте

* гоугожэнь - «жители собачьего государства», еще одно ругательное прозвище японцев



Всегда рядом.
 
Форум » Пёстрое » Мозаика. Творения моих друзей. » *Талантология* (общая тема для дружеской поэзии и прозы)
Поиск:


Copyright Lita Inc. © 2024
Бесплатный хостинг uCoz